Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Эти тенденции не могли не оказать влияния на исследования динамики режимов постсоветской Евразии: сегодня здесь фактически господствует «пессимистический консенсус». Тот факт, что ни в одном из двенадцати государств бывшего СССР (за исключением стран Балтии) за почти 30 лет независимости не была построена даже минималистская электоральная демократия, подталкивает ученых самых разных взглядов и направлений к выводу, что как минимум в обозримом будущем дальнейшей демократизации здесь ожидать не следует. Что же касается России, то практически все считают, что авторитаризм сохранится в ней надолго. Эти преобладающие представления отражены в названии недавно вышедшей книги – «Просуществует ли путинская система до 2042 года?» 81 81 Травин Д. Просуществует ли путинская система до 2042 года? СПб.: Норма, 2016. . В лучшем случае ученые выражают осторожную надежду, что долгосрочные эффекты экономического роста, наряду со сменой поколений, смогут через несколько десятков лет создать благоприятные условия для демократизации в России 82 82 Hale H. E. Patronal Politics: Eurasian Regime Dynamics in Comparative Perspective. Cambridge: Cambridge University Press, 2015; Treisman D. Income, Democracy, and Leader Turnover // American Journal of Political Science. 2015. Vol. 59 (4). P. 927–942. . И хотя экономисты высказывают сомнения в возможности устойчивого роста и развития российской экономики в условиях низких цен на нефть и санкций 83 83 World Bank. Modest Growth Ahead: Russia Economic Report. 2018. № 39; https://openknowledge.worldbank.org/bitstream/handle/10986/29913/127254-WP-PUBLIC-ADD-SERIES-JunefinalRussiaEconomicReportENG.pdf?sequence= 1&isAllowed=y (доступ 29 января 2021). , осторожный оптимизм политологов напоминает известные строки из стихотворения Н. А. Некрасова «Железная дорога» (1864): «Жаль только – жить в эту пору прекрасную / Уж не придется – ни мне, ни тебе».

Однако сложившийся пессимистический консенсус лишь отчасти отражает характер реально происходящих политических изменений, а кроме того – отчетливо демонстрирует, что центр внимания исследователей сместился от «агентских» к «структурным» объяснениям этих изменений в постсоветской Евразии и других регионах. В 1980‐х годах исследования третьей волны демократизации были сфокусированы преимущественно на ключевой роли акторов при крушении авторитарных режимов в Латинской Америке и Восточной Европе 84 84 Transitions from Authoritarian Rule: Prospects for Democracy. 4 vols / G. O’Donnell, P. C. Schmitter, L. Whitehead (eds). Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1986; Huntington S. P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman: University of Oklahoma Press, 1991; Przeworski A. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. и анализировали коалиции и конфликты политических игроков в процессе смены режимов. И наоборот, основные объяснения возникновения посткоммунистического авторитаризма являются преимущественно «структурными» и апеллируют к различным неэкономическим факторам: от тезиса о сохраняющемся наследии негативных неформальных сетей (« система ») 85 85 Ledeneva A. V. Can Russia Modernise? Sistema, Power Networks, and Informal Governance. Cambridge: Cambridge University Press, 2013. и патрон-клиентском характере политического процесса, со временем репродуцирующем пирамиды единоличной власти 86 86 Hale H. E. Patronal Politics. , – до акцента на силовом потенциале государства или правящих партий и на слабости международных связей этих стран с западными демократиями 87 87 Levitsky S., Way L. A. Competitive Authoritarianism: Hybrid Regimes after the Cold War. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. . И хотя интерпретации, фокусирующиеся на роли акторов, не исчезли полностью, они преимущественно пытаются объяснить ход событий, апеллируя к личным качествам Владимира Путина и других постсоветских лидеров, изображая их «плохими парнями», которые по случайности захватили власть, навязали клептократическую систему своим народам и «экспортируют» ее за рубеж 88 88 Hill F., Gaddy C. G. Mr. Putin: Operative in the Kremlin. Washington, DC: Brookings Institution Press, 2013; Dawisha K. Putin’s Kleptocracy: Who Owns Russia? New York: Simon and Schuster, 2014; Cooley A., Heathershaw J. Dictators without Borders: Power and Money in Central Asia. New Haven: Yale University Press, 2017. . Хотя многие из подобных негативных оценок, пожалуй, соответствуют действительности, этого явно недостаточно для теоретически весомого анализа причин и последствий новых постсоветских автократий.

Эти похожие на колебания маятника смены фокуса внимания от акторов к структурным факторам в исследованиях динамики постсоветских режимов парадоксальны в двух аспектах. Во-первых, история постсоветской Евразии выглядит противоречащей общепринятому представлению о ключевой роли экономических структурных переменных в динамике политических изменений. К примеру, экономическое развитие в России сочеталось с политическими изменениями по принципу «больше развития – меньше демократии» 89 89 Colton T. Paradoxes of Putinism // Daedalus. 2017. Vol. 146 (2). P. 8–18. , что противоречит превалирующему в литературе представлению о «предпосылках» демократии 90 90 Lipset S. M. Some Social Requisites for Democracy: Economic Development and Political Legitimacy // American Political Science Review. 1959. Vol. 53 (1). P. 69–105. . Аналогичным образом уровень экономического неравенства, конечно, повысился после распада СССР, но все еще остается в этом регионе ниже, чем во многих демократических государствах Латинской Америки 91 91 Remington T. F. The Politics of Inequality in Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2011. , а потому утверждение, что усиление неравенства в постсоветской России стало главной причиной ее отхода от демократии 92 92 Novokmet F., Piketty T., Zucman G. From Soviets to Oligarchs: Inequality and Property in Russia, 1905–2016 // WID.world Working Paper Series. 2017. № 2017/09; http://piketty.pse.ens.fr/files/NPZ2017WIDworld.pdf (доступ 29 января 2021). , выглядит несостоятельным. Даже включение дополнительных экономических структурных переменных вроде пагубного воздействия «сырьевого проклятия» на политический процесс 93 93 Ross M. L. The Oil Curse: How Petroleum Wealth Shapes the Development of Nations. Princeton: Princeton University Press, 2012. в богатых нефтью странах вроде России мало что добавляет к этой картине 94 94 Treisman D. The Return: Russia’s Journey from Gorbachev to Medvedev. New York: Simon and Schuster, 2011. . Если ориентироваться на структурные экономические показатели, то уровень политической открытости в России и Евразии должен быть выше, чем он оценивается различными рейтинговыми агентствами. В итоге не очень ясно, почему одни (внеэкономические) структурные объяснения устойчивости постсоветского авторитаризма выглядят убедительно, а другие (экономические) – нет.

Во-вторых, удивляет определенная теоретическая непоследовательность: почему крушение коммунизма в СССР и некоторых других авторитарных режимах 95 95 Przeworski A. Democracy and the Market. вполне успешно рассматривалось сквозь призму действий акторов 96 96 Solnick S. L. Stealing the State: Control and Collapse in Soviet Institutions. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998; Kotkin S. Armageddon Averted: Soviet Collapse, 1970–2000. Oxford: Oxford University Press, 2001; McFaul M. Russia’s Unfinished Revolution: Political Change from Gorbachev to Putin. Ithaca: Cornell University Press, 2001. , а интерпретации причин и механизмов нового постсоветского авторитаризма сосредоточены исключительно на структурных факторах и ограничениях? В целом можно сказать, что структурные факторы позволяют лучше объяснять неизменность и статичность, чем перемены, и такое положение дел скорее отражает существующий пессимистический консенсус среди исследователей, нежели задает новую научную повестку их изучения.