Хосе Мартинес - Мой генерал Торрихос

Мы все сидели за столом переговоров, когда в зал вошёл помощник генерала Марсель Саламин, только что прибывший из Коста-Рики. Там он получил на встрече с Серхио Рамиресом категорическое «нет» в ответ на эту просьбу американцев.

Никарагуанцы не дали «выкрутить им руки» по этому вопросу. И это несмотря на то что генерал им говорил: «Ну, два человека, а хоть ещё 20, неважно, главное, что Вы – власть.

Думаю, что и Фидель Кастро советовал никарагуанцам то же самое. Они слушали советы, но не более того. Чтобы триумф был полностью в их руках, они должны были рисковать, не исключая и своё поражение.

В один из моментов переговоров генерал встал, и мы вышли с ним из зала в офис Боба Пастора, сотрудника Совета Национальной безопасности. Потом вышли прогуляться по тёмным коридорам Белого дома, охваченным зловещей тишиной, как перед взрывом.

И тогда я спросил его: «Мой генерал, что мы можем уступить янки?» Потому что всякие переговоры предполагают уступки для того, чтобы получить в итоге что-то. И пока генерал молчал, во мне поселился страх, страх, что американцы постараются украсть у никарагуанцев то, что они завоевали ценой лучших жизней их лучшего в этом веке поколения. И вспомнил Сандино, чьё невидимое присутствие было будто разлито в переговорном зале, который говорил, что «суверенитет не обсуждается». И защищается с оружием в руках.

Ещё я вспомнил одну беседу генерала с молодыми сальвадорскими революционерами. Генерал убеждал их, чтобы они шли на переговоры, договаривались об образовании альянсов, побеждали все вместе и потом шли дальше. Эту молодёжь привёл на беседу к генералу не кто-нибудь, а полковник армии Сальвадора по фамилии Махано.

По окончании этой беседы, в ходе которой, между прочим, ни о чём не договорились, в основном из-за pusilante характера Махано, одна из командиров сальвадорских партизан Анна Гваделупе Мартинес, прощаясь с полковником, приветливо и искренне сказала ему: «Берегите себя…» – и подала ему руку.

Это сказала девушка, которую не так давно пытали и изнасиловали люди этого полковника, сказала это искренне, обычно, как делают революционеры, прощаясь друг с другом. Эта искренность, теплота и благородство «Мариты», как её тоже называли, пришлись тогда по душе генералу. Он очень гордился ею.

В этих инициированных им беседах генерал Торрихос никогда не приносил в жертву ни революцию, ни достоинство. Если эти ценности были конечной целью, никакие средства не должны были противоречить им, потому что он никогда не считал, что цель оправдывает любые средства. Наоборот, средства могут обесценить цель.

В той беседе другой руководитель сальвадорских революционеров обвинил генерала в попытке «запереговорить» революцию.

Мне было больно услышать это, может быть, больнее, чем генералу. Я подсказал ему, чтобы он уточнил, что он понимает под словом «переговоры». Он это сделал, и «кровь не пролилась», непонимание развеялось.

Говорят, что от предательства и уступки всегда что-то остаётся. И у меня от этого остался какой-то осадок. Что-то мне нравилось, восставало, всего лишь в нескольких метрах от места, где торговался триумф моей никарагуанской революции.

Моя вера в генерала после того, как я узнал его хорошо, была абсолютной. Я знаю точно, что значит «абсолютно», я отдаю себе в этом отчёт. Но это ещё и «доверие», т. е. возможность говорить с ним с абсолютной искренностью. И именно поэтому я осмелился задать ему этот вопрос, который он должен был понять, понять глубоко, как он понимал всё, включая и контекст, содержащий осуждение того, как мы посредничаем в отношении революции, доставшейся такой дорогой ценой. Которая была во многом и нашей революцией.

Он не обиделся и воспринял мой вопрос серьёзно, потому что хорошо понял, что это не только вопрос. И отвечая, назвал меня «Чучу», что было довольно необычно для него. Наши с ним отношения были глубокими в политическом и личном плане, но в очень редких случаях интимными. Чаще всего он называл меня «сержантом». Когда же хотел выразить особое внимание и уважение в моём лице к академическим ценностям, то «моим сержантом».

Однажды на Кубе он шёл мимо меня вместе с Фиделем и, увидев меня, подошёл и встал передо мной по стойке смирно. Что подумал тогда Фидель, внимательно посмотревший тогда на меня, стоявшего в военной форме с двумя скромными полосками сержанта на погонах? Не всякий генерал встанет навытяжку перед сержантом. Впрочем, я уже писал, как встал в стойку смирно бригадный генерал Омар Торрихос перед мальчишкой, встречавшим его на обочине дороги для приветствия.

И вот тем поздним вечером в этом волчьем логове в Вашингтоне он ответил на тот мой вопрос так: «Видишь ли, Чучу, за тем столом на переговорах сидим не только гринго и мы. Там присутствует и кое-кто ещё».

Мне бы хотелось вспомнить с абсолютной точностью все те слова, которые он сказал ещё, но, к сожалению, не смогу. Но не хочу и ни на йоту исказить смысл того из самых важных уроков, полученных мной тогда от него. Помню, что я в разговоре упомянул мысль Андре Жида о том, что в каждом великом литературном произведении есть и божий промысел.

Андре Жид хотел сказать этим, что в книге мастера, которая задумана и написана им, как его проект, присутствует рука божья, о которой автор даже не подозревает. Классический случай – Дон Кихот Сервантеса. Унамоно по этому поводу даже сказал как-то, что Сервантес так до конца и не понял своего же произведения.

«Да, – сказал генерал на это, – верно, только это не рука Божья, а рука Истории. И это дружеская рука, с которой нужно считаться. Не полагаться на неё полностью, не возлагать на неё всю ответственность, но учитывать её среди других своих союзников». И напомнив пословицу христиан: «На Бога надейся, но сам не плошай», перефразировал её так: «Истории доверяй, но её подгоняй».

На этой основе всегда строил генерал Торрихос и свой исторический оптимизм, этот его спокойный размеренный ритм жизни и этот его марш к его разновидности социализма, как предложенная им цель.

«Если существует какая-либо форма того, как сделать дело хорошо, можно верить в то, что оно будет сделано хорошо». В точности наоборот знаменитой формуле св. Петра: «Если существует какая-либо форма того, что дело пойдёт плохо, оно и пойдёт плохо», – сказал он.

Как раз тогда я дал генералу книгу – сборник высказываний св. Петра, которая по причинам, далёким от литературных предпочтений, имела большой успех в США. Поэтому генерал неслучайно использовал этот дуализм в своём ответе мне. И он увидел в этом высказывании Петра отражения, что империализм не может рассчитывать на помощь Истории, а наоборот, столкнётся с её сопротивлением ему, и что для него нет минимальной возможности избежать того, что дела для него пойдут плохо. Св. Пётр показал то, что генералы и вожди империи не в состоянии признать. А именно то, что они являются врагами истории. Что они не правы.