Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

В мае 1968 года ФКП разоблачает вероятный союз левых, ЦРУ и технократов. В сентябрьском номере журнала La Nouvelle Critique за 1968 год Пьер Жюкен пишет: «Крупная буржуазия умеет манипулировать левыми силами. Почитайте газету Le Monde. Послушайте радио „Европа–1“. Начинает проникать кое–какая информация о роли Министерства внутренних дел и ЦРУ в майских событиях <���…>. Технократы очень часто действуют заодно с левыми: например, Объединенная социалистическая партия (PSU) и руководимый Аленом Гейсмаром и Бернаром Герцбергом профсоюз работников высшего образования. Демагоги–левые — злейшие враги народа». В своем выступлении по радио 30 мая в 16 часов 30 минут генерал де Голль объявляет о роспуске Национального собрания, а спустя полчаса Робер Балланже, глава фракции коммунистов, сообщил о том, что в выборах будет участвовать ФКП, о которой старый генерал только что сказал, что «в обстановке отчаяния эта партия повернет в сторону тоталитарного коммунизма». В августе 1968 года войска стран Варшавского договора вторглись в Чехословакию — таково было летнее завершение Пражской весны. Подведем итог: о чем бы речь ни шла — о подписании Совместной программы [275] Совместная программа Коммунистической и Социалистической партий и Движения левых радикалов. (26 июня 1972 года), об отказе от нее (23 сентября 1977 года), о вторжении в Афганистан (1979), об обвинениях, выдвинутых кандидатом Марше против своего противника–социалиста в первом туре президентских выборов 1981 года, об их объединении во втором туре, об участии министров–коммунистов в правительстве Моруа, об их отказе войти в правительство Фабиуса — все эти события вынуждают рядового коммуниста приспосабливаться… или же выходить из рядов Партии.

Были те, кто «верил», и те, кто, потеряв веру, незаметно выходил из рядов Партии. Возможно, Сталин, Мао, Кастро были для них примерами для подражания и на протяжении многих лет подтверждали их надежду на то, что в мире не будет больше трагедий, бессилия и иллюзий. Были и те, кто, пережив подростковый возраст, вступали в Партию, оставаясь в ней, пока забота о карьере не вынуждала их отказаться от утопии; и те, кто в какой–то момент находил в Партии семью, которой не хватало; были и те, кто, создав свою идентичность на иудео–христианской основе, не могли обходиться без опоры на что–то великое; некоторые же вступили в Партию после войны, чтобы нанести обиду отцу — стороннику маршала Петена. Главным образом были — и остаются — рабочие и дети рабочих, очень хорошо знающие, что они слабы, что для них и их детей нет шансов выбраться из «условий жизни», в которых им выпало родиться.

Однако были также и те, кто сумел просчитать выгоду, которую можно извлечь из пребывания в партийных рядах. Неудивительно, что коммунизм советского типа очаровал французскую интеллигенцию. Тысячелетия иудео–христианства заставляли ее ждать второго пришествия. Удивительно, что заблуждения превратили их в обладателей истины. Будучи коммунистами, они готовы были бросить в лагеря тех, кто сомневался в том, что на смену временным ужасам придет светлое будущее. В 1968 году их антикоммунистические настроения слились с антиамериканскими и переросли в стихийность, миссией которой было рождение нового справедливого общества. Остепенившись, они поняли чувства отцов, и журналистская помпа, с которой принимают блудных сыновей, помогла им направлять сверстников на путь «традиционных ценностей». Говоря о членах этой секты и о той любви, с которой их принимают, писатель Клод Мориак, которого нельзя заподозрить ни в тайном сочувствии коммунистам, ни в подлости, задает себе вопрос об их долгом молчании, «как если бы долгое ослепление, долгое молчание давало им, наконец освободившимся от пут и кляпов, право единолично выбирать правильный путь» [276] Le Monde. 7 juil 1977. . Когда более или менее известный коммунист собирается ретироваться и из обвинителя превращается в кающегося, на ум приходят эти слова Джойса: «Разве Пирр не пал в Аргосе от руки старой ведьмы, а Юлия Цезаря не закололи кинжалом? Их уже не изгнать из памяти. Время поставило на них свою мету и заключило, сковав, в пространстве, что занимали уничтоженные ими бесчисленные возможности. Но были ль они возможны, если их так и не было? Или то лишь было возможным, что состоялось? Тките, ветра ткачи» [277] Из «Улисса». Пер. С. Хоружего и В. Хинкиса. .

Жерар Венсан

Если еврей изучает по два отрывка из Талмуда утром и по два отрывка вечером ежедневно, а в течение дня усердно работает, то такое поведение засчитывается ему как соблюдение заповедей Торы во всей их полноте.

Танхума, Вешалах, 20

Частная жизнь или частные жизни?

Существует гипотеза, что еврейский народ сохранился, несмотря на тысячелетия рассеяния и гонений, вплоть до геноцида во время II Мировой войны, благодаря следующему. Чтобы еврейские сообщества могли существовать, необходимо было приспосабливаться к окружению, и лишь в узком пространстве частной жизни (которое находилось под неусыпным контролем со стороны вечно враждебной «доминирующей» культуры, но в то же время было пространством свободы, потому что этот контроль сталкивался с непреодолимостью тайны) скрывался «крепкий орешек», проносящий иудаизм сквозь века и страны: то, что раньше называли «еврейскими штучками». «Возмущение», вызванное этим «укреплением», лежит в основе антисемитизма. Таким образом, изучение французских евреев относится к специфической проблематике; враждебные чувства или, наоборот, симпатия, которую они вызывают, несопоставимы. С нашей точки зрения, философ Владимир Янкелевич имел все основания утверждать, что если ксенофобия — это боязнь другого и даже ненависть к этому другому, то антисемитизм — это отвращение, которое вызывает в нас часть нас самих.

Существуют ли какие–то особые места для частной жизни иудеев? Ответ на этот вопрос положительный, потому что частная сфера, за которой неустанно следит взгляд инквизитора, должна быть скрыта покровом тайны. К пространственным и культурным границам, традиционно разделяющим частное и публичное, добавляется третья — политика, в широком смысле слова — жизнь в городе. «Еврей дома, гражданин за его пределами», — говорили в XIX веке во Франции, где еврейские особенности проявлялись меньше, чем где бы то ни было, и до эмансипации евреев еврейский дом был местом, где сохранялась их идентичность, находящаяся под угрозой ассимиляции или исключения.

Мы сталкиваемся с первым вопросом, ответ на который не очевиден: кто такой еврей? Сколько их, французских евреев или евреев–французов? По последним оценкам, от 535 000 до 700 000. Подсчеты в этой общности (а существует ли она?) обескураживают статистиков. Трудно что–либо сказать об их количестве, к тому же существует множество определений (с точки зрения религии, социологии, антисемитизма). Нужно выбирать, а следовательно, упрощать. Мы в нашем исследовании будем говорить о тех, кто считается или сам себя считает таковыми. Множество определений «еврея» значимо и информативно характеризует действительность, а именно разнообразие форм принадлежности к иудаизму. При изучении этого разнообразия сталкиваемся с препятствием: отсутствием источников информации для межвоенного периода, когда давно живущие во Франции евреи и вновь прибывшие хотели «офранцузиться» и не желали выставлять напоказ свои «отличия», отчего прятали свое «еврейство» за стенами домов, стараясь не оставлять никаких следов. После войны в повседневной жизни они стали более заметны, осуждение геноцида (временно) заткнуло рты антисемитам. Таким образом, сложная история еврейского меньшинства (или любого другого) неотделима от истории общества в целом, которое терпит это меньшинство, не признает, отталкивает, закрывает глаза на его физическое уничтожение; общества, переживающего внешние и внутренние конфликты.