Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

Те примеры, которые мы привели, отнюдь не исчерпывают все разнообразие возникших проблем. Еще в 1979 году доктор Пьер Симон задал ключевой вопрос: «Как быть со вдовами, решившимися на искусственное оплодотворение законсервированной спермой покойных мужей? Сколько возбудят судебных дел по поводу злоупотреблений с наследством, если этот вопрос не будет решен законодательно!» В 1984 году Коринн Парпалекс обратилась в суд города Кретей за разрешением провести искусственное оплодотворение спермой мужа, скончавшегося три года назад от рака яичек (сперма была заморожена в CECOS — Центре по изучению и консервации спермы и яйцеклеток). Статья 315 Гражданского кодекса категорична: «Признание отцовства невозможно ни для ребенка, родившегося более чем через 300 дней после расторжения брака, ни для ребенка, родившегося более чем через 300 дней после исчезновения отца». В отличие от суда Ниццы, вынесшего решение о строгом соблюдении положений статьи 311, суд города Кретей постановил проигнорировать статью 315, потому что по приговору от 1 августа 1984 года он разрешил это искусственное оплодотворение, поскольку «ни условия консервации и хранения спермы покойного супруга, ни оплодотворение его жены не нарушает естественного права, а одной из целей брака является продолжение рода». Таким образом, отцовство было имплицитно признано. Это показывает, в какой мере судья берет на себя функции законодателя и «решает спор», потому что в данном случае его решение с юридической точки зрения может быть оспорено: ребенок не может быть признан законнорожденным, потому что брак, автоматически расторгнутый в связи со смертью одного из супругов, недействителен. Приподнявшись над буквой закона, судьи из Кретея постановили, что покойный мог дать жизнь сироте. В Австралии хранятся замороженные эмбрионы, «родители» которых, очень богатые люди, погибли в авиакатастрофе. Если эти эмбрионы будут пересажены в матку здоровых женщин и «реактивированы», смогут ли они в дальнейшем стать детьми, воспитанными приемными родителями, и в то же время законными наследниками своих покойных биологических родителей?

На открытии ранее упомянутого семинара «Генетика, рождение и право», проводившегося в январе 1985 года, было зачитано послание президента Республики, в котором подчеркивалось отсутствие законодательства в этом вопросе: «На какие принципы можно опереться сегодня, когда границы жизни понимаются шире и встает вопрос прав еще не родившихся людей? <���…> Теперь, когда продолжение рода и наследственность находятся под контролем <���…>, наступила эпоха, когда человечество может играть по своим правилам». Следует ли принимать законы? Или, как того желает старшина Карбонье, «из двух воз можных решений выбирать всегда то, которое требует меньше всего от права и отдает основное на откуп нравам и морали»? Робер Бадинтер, видный юрист, минимизирует юридическую сложность проблемы суррогатных матерей: с его точки зрения, «одалживание» матки есть не что иное, как досрочное усыновление, и интересы ребенка находятся под угрозой не более и не менее, чем в случае усыновления. Министр социальной защиты и национальной солидарности Жоржина Дюфуа более сдержанна. Вот что она заявляет в интервью каналу «Европа–1» 24 апреля 1985 года: «Я не могу позволить открыть прокат маток <���…>. Точки зрения подчас разнятся, и даже в правительстве наблюдается раскол <���…>. Никто не может сказать, что его решение самое верное, потому что проблема слишком нова». «Парадокс заключается в том, — говорит доктор Кутан, — что в своем непреодолимом желании иметь ребенка бездетные пары ставят под угрозу социальные структуры, к которым они стремились примкнуть». История Коринн Парпалекс наделала много шума (ее иск удовлетворили, но ребенка зачать не удалось). Суррогатные матери, чаще всего американки, дают интервью. Бесплодные матери молчат: им хочется сохранить свое бесплодие в тайне.

Сейчас, когда пишутся эти строки (сентябрь 1985 года), правовых вопросов больше, чем ответов. «Право каждого человека на жизнь защищено законом» (статья 2 Европейской конвенции по правам человека). «Каждый имеет право на жизнь» (статья 252 Конституции ФРГ). Но когда «начинается» человек? Является ли эмбрион человеческим существом, личностью и, следовательно, субъектом права? Если бы ответ был положительным, аборты не практиковались бы. В настоящее время статус яйцеклетки, оплодотворенной или нет, так же как спермы и крови, не определен. Для одних она становится человеческим существом с момента зачатия; с точки зрения других, надо ждать имплантации оплодотворенной яйцеклетки, то есть пять–семь дней; третьи видят в плоде человеческую личность, когда он уже напоминает человека, то есть на шестой неделе беременности; четвертые — когда плод начинает шевелиться; пятым для признания в плоде человеческой личности надо, чтобы его существование стало заметным, то есть на двадцатой неделе; наконец, кому–то для этого необходимо, чтобы ребенок родился. Если женщина имеет возможность сделать аборт, почему ей отказывают в праве на выбор способа продолжения рода, который подходит именно ей? Если незамужним женщинам разрешено усыновлять детей, почему им нельзя производить потомство по своему выбору? После того как появились новые техники реанимации, способные бороться со смертью, медицина и биология по–новому определяют жизнь: кто ее дает? Как происходит ее зачатие? Кто принимает решение, быть ей или нет? И кто облечен полномочиями, чтобы ответить на эти вопросы?

Этих вопросов так много и они так новы, что можно составить лишь неполный их перечень. Искусственное оплодотворение не требует изощренной техники, но ставит сложные проблемы. Как быть с запретом на инцест? Мы же не можем отбросить вероятность — на самом деле почти фантастическую, — что жена бесплодного мужчины может быть оплодотворена спермой своего отца, деда, брата? Следует ли сохранять анонимность донора? Насколько тщательно собирать о нем информацию —в частности, с целью выявления наследственных заболеваний? Можно ли одновременно требовать, чтобы донор сдавал сперму бесплатно, и в то же время посягать на частную жизнь и его, и его семьи? Должны ли доноры получать деньги? Запасы спермы на исходе, и с учетом количества желающих есть риск появления черного рынка, что нарушит статью 345 Уголовного кодекса и лишит возможности контролировать рынок генетического материала. Следует ли удовлетворять заявки одиноких женщин и лесбийских пар? Если законный отец перестает быть донором спермы, секс больше не связан с деторождением, а деторождение — с отцовством, не угрожает ли все это самому понятию семьи? Каковы критерии очереди на экстракорпоральное оплодотворение? Множество оплодотворенных яйцеклеток хранится в замороженном виде. Если имплантация прошла успешно, что делать с остальными яйцеклетками? Что делать, если оплодотворенная яйцеклетка окажется с хромосомными аномалиями? Как быть, если родители гибнут до реимплантации (вспомним австралийский случай)? А как быть с этими эмбрионами, если пара вдруг передумает иметь детей или разведется? Нужно ли популяризировать и поощрять суррогатное материнство по соображениям повышения рождаемости? Коротко говоря, должны ли эти новые технологии использоваться только для бесплодных пар с терапевтической целью или могут применяться просто по желанию? Национальный комитет по этике склонен выступить за лечебную опцию; Робер Бадинтер и суд Кретея —за применение их по желанию; Элизабет Бадинтер, супруга министра юстиции, автор книги «Больше, чем любовь» (истории материнской любви с XVII века до наших дней), высказывается в пользу «разделенного материнства». Она подчеркивает, что няни, кормилицы, воспитательницы детских садов часто заменяют матерей. Если наука позволяет женщинам иметь лишь желанных детей или не иметь их вообще, «почему же возмущает тот факт, что та же самая наука позволит им иметь ребенка, если они того захотят?» Что касается представителей церкви, они ведут себя очень сдержанно, отрицая право государства принимать законы, регулирующие эту сферу. Не высказываясь открыто, они ассоциируют искусственное оплодотворение с мужской мастурбацией.