Александр Левинтов - Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Я не брюзга и вовсе не утверждаю, как может показаться утомленному читателю, что все стало плохо. Плохо стало немногое. Все остальное просто исчезло, бесследно и навсегда.

В 1971 году началась очередная борьба с пьянством. Водка подорожала до 3.62 и остался всего один сорт (знаменитый «Коленвал» — из-за надписи «Водка», сделанной наподобие коленчатого вала). Это только у нас возможно иметь продукт «Водка» или консервы «Рыба» (Керченского рыбзавода). В Америке я попросил тестя купить соли. Он вернулся: «Соль я нашел, но выбор за тобой» и подвел к полке, на которой было около сорока видов соли: с чесноком, с луком, с перцем, с другими пряностями, разных помолов, морская, морская для ванн, морская для левой ноги, морская для правой ноги, соль для укрепления носоглотки боксеров легчайшего веса, легкого, полулегкого и т. д.

Тогда же, в 1971-м, был введен «Час Волка» (продажа спиртного с 11 утра до 7 вечера, «Час Волка» было 11 утра на часах театра кукол Образцова). Именно тогда страна перестала работать с 11 до 7 (а в остальное время она не работала и раньше). «Час Волка» еще назывался Ленинским. На одном из юбилейных рублей 1970 года (столетие вождя) был изображен Ильич, указывающий поднятой рукой ровно на 11 часов. Чтобы сманить кого-нибудь с трудовой вахты, достаточно было достать этот рубль и сказать соблазняемому, показывая на монету: «Пора». И он все радостно понимал, кивал головой, безмятежно бросал к чертовой матери свою трудовую вахту и пилил вместе с тобой в нужном вам направлении.

В программу борьбы с пьянством было включено резкое расширение торговли квасом, пивом, минеральными водами и другими безалкогольными напитками (почему пиво было отнесено к безалкогольным, не понял никто). Тогда же было построено несколько заводов «Пепси-колы» (один, помню, почему-то в Новороссийске, полузакрытом городе, страдавшем испокон веку от недостатка питьевой воды). Думаю, что всю эту затею и шумиху борьбы с пьянством инспирировала именно «Пепси-кола», за что и не люблю я этот напиток, напоминающий сильно разбавленный гуталин.

В Москве было понастроено несколько тысяч совершенно одинаковых павильончиков по продаже пива. В газетах отрапортовали о значительном расширении пивоваренных заводов, особенно Москворецкого, ставшего самым большим не то в Европе, не то в мире, не то в Африке. Пива, однако, сильно не прибавилось от такого расширения. И очереди у «Желтков» выстраивались многочасовые. Ты думал выпить кружку, через полчаса — две, через час — три, а когда подходила твоя очередь — брал все десять, истомленный солнцепеком и ожиданием.

Иногда «Желтки» (эти павильончики были раскрашены в ядовито желтый цвет) собирались стайкой, и возникал маленький пивгородок. Самый известный из них — на Новослободской. Там их было около двадцати.

И там я впервые увидел смерть с перепою.

К одной из очередей жарким летним утром подошел мужик, по всему видно, с глубокого бодуна:

— Мужики, без очереди дайте кружку пива, помираю.

Молчание.

— Точно ведь помру.

Молчание.

— Господи, ведь помираю.

Кто-то из упорной очереди нехотя:

— Все помирают.

Невеселый смешок в очереди.

Мужик падает замертво в лужу. Вскоре приезжает милиция и «скорая». Он мертв. В той очереди стоял и я, мучимый соборным перепоем.

И кто-то сказал:

— Спился.

Я вышел из очереди, не дождавшись своей кружки. Я не блевал, но лучше б меня вывернуло наизнанку.

Зимой в «Желтках» была такая манера: пить пиво с подогревом. Сердобольные торговки пивом ставили на электроплитку чайник с пивом, либо грели пиво в электрочайнике. На морозе холодное пиво — немного подвиг, а подогретое шло муторным теплом по телу и было выносимо.

Году в семидесятом я был прикреплен в качестве чичероне к чешскому доктору географии из Брно. Он приехал в наш академический институт на годичную стажировку, а на аспирантов распространялась обязанность быть их покровителями или слугами — кто как воспринимал. Я воспринимал это как службу и не видел ничего худого в ней. Тем более, что перед чехами у всех был после 1968 года комплекс вины, и любая попытка загладить эту вину воспринималась как облегчение совести.

Милошу было около пятидесяти, мне — вдвое меньше. Но пиво любили оба.

Однажды я предложил ему по морозцу пивка с подогревом. Он терпеливо выпил.

— Ну, как?

— У нас в таких случаях говорят — словацкое пивочко.

— Что это значит?

— Дрянь.

— Ну. слава богу, а то западные немцы мне однажды сказали: «Этим у нас ноги моют».

Банная ватага долго моет полы, полки и стены парилки, нагоняет пар, настаивает его на эвкалипте, мяте, квасе, пиве или другой целебности. Истомившаяся толпа наконец допускается вовнутрь. Отчаянные взбегают к верхним полкам и там припадают к полу — плашмя или на корточках. От зрелого и ядреного пара шкура на спине трещит по шву, уши сворачиваются в трубочку и только самый конец мошонки сохраняет прохладу московского климата.

Над притихшими головами и спинами отчаянный лидер ватаги размахивает полотнищем простыни, как пастух кнутом над стадом скотов. И пар становится еще суше и злей, и ты уже не знаешь, чем дышишь.

Но вот пар наконец начинает отступать и оседать. Кто-то начал робко хлестаться, за ним — другие. И пошел-закуролесил хлесткий хор шлепков по горячим и быстро взмокающим телам. Бледные поганки тел становятся налитыми клюквенным соком — тронь и брызнут. Ряды редеют, народ мчит под душ. Я люблю, еле выйдя из парной, не маяться перед занятым душем, а окатить себя холоднющей водой из шайки, припасенной заранее, а если мало покажется, то и второй, также припасенной на этот случай.

Вздрогнувший, но еще не оживший, на полусогнутых вываливаюсь из мыльной в предбанник, плюхаюсь на свое место и впадаю в то, что теперь принято называть медитацией, а по нашему — в прострацию, которая отличается от медитации тем, что заворачиваешься от мира в простыню.

И вот, когда дыхание восстанавливается, но ты еще полон жара, а во рту — Сахара, Такламакан, Каракумы и Калахари вместе взятые, рука тянется за бутылкой холодного… нет! Истинная рука тянется за истинным пивом — бочковым. И истинный пространщик услужливо подает в твою истинно жаждущую руку запотевшую, истинно пузатую кружку истинно холодного пива из настоящей бочки с насосом.

Так было, например, в Селезневских банях, где один и тот же буфет работал и на улицу, и в мужской предбанник. Кто хотел — стоял в очереди за пивом, кто хотел — пользовался услугами пространщика. Завсегдатаев пространщик обслуживал беззаказно, по мере потребности.

Таскали в баню и трехлитровые банки с пивом, соответствующие американскому галлону или русской четверти.