Александр Каменский - «Сибирские заметки» чиновника и сочинителя Ипполита Канарского в обработке М. Владимирского

Итак, Ипполит Канарский родился в 1782 г. и по происхождению был выходцем из обер-офицерских детей. Это означает, что его отец выслужил дававший дворянство чин уже после рождения сына 84 84 Обнаружить имя отца Канарского в адрес-календарях не удалось. Нет его имени и в именном указателе к справочнику, в котором зафиксированы все патенты на обер-офицерские чины, выданные Военной коллегией до 1796 г. («Известно и ведомо да будет каждому…»: Книги записи патентов, выданных Военной коллегий в 1723–1796 гг.: Регест. / сост., вступ. ст., оформл. К.В. Татарникова. М.: Старая Басманная, 2020). Однако начиная с 1773 г. в адрес-календарях появляется Андрей Иванович Канарский – вероятно, родственник (старший брат? дядя?) автора «Сибирских заметок». Поначалу он служил секретарем в четвертом департаменте Вотчинной коллеги (Месяцеслов… на 1773. С. 88), а в 1784–1790 гг. – стряпчим в Верхнем земском суде Московской губернии с чином коллежского асессора. При этом в разные годы его фамилия писалась по-разному, и в справочнике В.П. Степанова он записан как Конарский (Русское служилое дворянство второй половины XVIII века (1764–1795) / сост. В.П. Степанов. СПб.: Академический проект, 2003). В «Московском некрополе» значится могила, возможно, его сына, надворного советника Петра Андреевича Канарского, родившегося в 1776 г. и умершего в 1842 г. (Вел. кн. Николай Михайлович // Московский некрополь / сост. В.И. Саитов, Б.Л. Модзалевский. СПб., 1908. Т. 2. С. 12). . При этом он был достаточно состоятелен, чтобы отдать сына в Московский университет, но, видимо, недостаточно богат, чтобы обеспечить сыну безбедное существование в столице по окончании курса. В 20 лет, не закончив университет (в числе выпускников он не значится), Канарский начинает свою служебную карьеру, причем прервать учебу его, возможно, побудила подвернувшаяся перспектива быстрого карьерного роста под началом человека, который либо был знакомым его семьи, либо которому его кто-то рекомендовал. Карьера складывалась достаточно удачно, а ее пиком стала закончившаяся крахом служба в Комиссии о строительстве Храма Христа Спасителя. Сохранившиеся документы, к сожалению, не дают возможности определить, был ли Канарский действительно виновен, удалось ли ему прикарманить какие-то казенные деньги 85 85 Судя по всему, определить это не удалось и следствию. В литературе из одного текста в другой повторяется утверждение, что вся вина была свалена на А.Л. Витберга, пострадавшего, таким образом, совершенно невинно. Подозревать Витберга в казнокрадстве оснований действительно нет, но как руководитель комиссии он, безусловно, нес ответственность за все, что в ней происходило, а наказан, как мы видели, был не только он. Представление о том, что Витберг стал козлом отпущения, скорее всего сложилось под влиянием А.И. Герцена, который, впрочем, писал: «Главное обвинение, падающее на Витберга со стороны даже тех, которые никогда не сомневались в его чистоте: зачем он принял место директора, – он, неопытный артист, молодой человек, ничего не смысливший в канцелярских делах? Ему следовало ограничиться ролью архитектора. Это правда» ( Герцен А.И . Указ. соч.). , и если да, то как это соотносится с образом бескорыстного праведника, предстающего на страницах «Сибирских заметок». Впрочем, вероятно, ответ на этот вопрос не столь уж и важен, поскольку очевидно, что мы имеем дело не с мемуарами человека, пожелавшего сохранить для потомства свой бесценный жизненный опыт, а с литературным сочинением в прямом значении этого слова, т.е. с плодом сочинительства .

Как мы видели, жизнь сталкивала Канарского с разными людьми, оставившими след в русской истории, в том числе с людьми в той или иной степени связанными с литературным творчеством. В среде, в которой прошла жизнь Канарского, сочинительство было и модой, и практикой, приличествующей образованному чиновнику, претендовавшему на успешную карьеру. Недаром гоголевский Хлестаков, набивая себе цену в глазах провинциального общества, говорил: «Я, признаюсь, сам люблю иногда заумствоваться: иной раз прозой, а в другой раз и стишки выкинутся», и среди прочего хвастался не только тем, что его однажды приняли за главнокомандующего, но и знакомством с Пушкиным и авторством едва ли не всех литературных бестселлеров того времени.

То ли полученные в Сибири впечатления оставили в душе Канарского столь яркий след, что ему хотелось непременно запечатлеть их на бумаге, то ли, напротив, они оказались единственным ярким воспоминанием, достойным того, чтобы именно вокруг них выстроить свое сочинение. Не исключено, что это был не первый и не последний, но единственный дошедший до нас его литературный опыт. Что же получилось?

Если бы не соединение в «Сибирских заметках» вымысла с воспоминаниями, это было бы вполне типичное произведение русской литературы эпохи сентиментализма. В них есть все, что было характерно для этого направления, – концентрация на описании переживаний и чувств обычного человека в повседневной жизни вместо свойственного литературе предшествующего времени описаний исторических событий или деяний героев (не потому ли и все имена в первой части зашифрованы?), попытки вызвать умиление у читателя изображением трогательных переживаний простых, незаметных людей (старушка Дурова, ссыльный татарин), влюбленность в девушку, стоящую выше героя на социальной лестнице, острое, чувственное восприятие музыки, восхищение природой, рассказ о путешествии, во время которого путник внимательно осматривает все на своем пути, а если что-то пропускает, как, к примеру, монетный двор в Екатеринбурге, то непременно об этом упоминает 86 86 «Сентиментальный роман, – пишет К. Юханнисон, – постепенно стирает границы между вымыслом и читателем. Внешние события заменяются изображением процессов, происходящих в душе человека. Повествование от первого лица, субъективность изложения, форма переписки или дневниковых записей создают эффект аутентичности и оправдывают различные проявления чувствительности: слезы, дрожь и т.п.» ( Юханнисон К . История меланхолии. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 69). . Сделав ядром своего повествования воспоминания о Сибири, наполненные картинами природы и точными этнографическими наблюдениями, автор как бы обрамил их упоминаниями о сильных мира сего – гофмаршале, генерале, светлейшем, которые, с одной стороны, лишь создавали искусственные препятствия развитию его стремившейся к свободе, добру и природе личности; а с другой – помещали автора в определенный контекст, возвышая его в глазах читателя 87 87 «Завязку в сочинении составляют несчастия, или какие-нибудь препятствия, кои должно преодолеть, чтобы достигнуть своей цели», – писал литератор И. Георгиевский в 1818 г. (цит. по: Зорин А.Л . Появление героя: Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 186). . Не называя ни одного имени и не вдаваясь в подробности, он лишь намекает на интриги своих сослуживцев по Иркутску, против которых восстает его нравственное чувство, на не сложившиеся отношения с губернатором и иные, лишенные возвышенности досадные обстоятельства, омрачавшие его существование. Со страниц своего повествования автор предстает чувствительным, благородным, чистым душой и помыслами, чуждающимся всякого порока, готовым прийти на помощь страждущим, постоянно размышляющим о смысле жизни и одновременно ловким и изобретательным. Наверное, мы никогда не узнаем, действительно ли Канарский организовал детский театр в доме своей казанской родственницы (да и существовала ли она?), но сам этот сюжет, вплетенный в его повествование и преподносимый читателю как достоверный, – еще одна характерная черта времени, в которое погружает нас чтение «Сибирских заметок».