Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Здесь Глинка как нельзя более откровенно для того времени высказался за новую войну с Францией. Понятно, что в условиях франко-русского союза такой призыв не мог остаться незамеченным. Русские патриоты из Английского клуба передавали этот номер из рук в руки. На него же обратил внимание и французский посланник А. Коленкур. По его распоряжению для Наполеона был сделан перевод, после чего Коленкур заявил протест Александру I. Царь, сославшись на собственное незнание о существовании данного журнала, ответил Коленкуру: «Я не мешаюсь в печатные мнения моих подданных; это дело цензуры» [Глинка, 2004, с. 280]. Трудно сказать, в какой степени Александр I был осведомлен об идейной позиции журнала, в котором печатался один из самых близких к нему чиновников А.А. Аракчеев. Во всяком случае, верить безоговорочно дипломатическому ответу императора не приходится.

Глинку и цензора, конечно наказали, но не сильно. Цензору А.Ф. Мерзлякову дали выговор, а Глинку уволили от московского театра. Любопытна даже не незначительность наказания самого по себе, а то, что оно никак вообще не отразилось на судьбе журнала. И это позволяет предположить, что он явно курировался Аракчеевым, а царь, который, видимо, сам смотрел на Тильзит как на временное перемирие, вполне допускал среди своих подданных неофициальные выпады против Франции. Если и можно говорить об оппозиционном характере «Русского вестника», то он был оппозиционен тому политическому курсу, который не очень устраивал самого царя, в тайне поощрявшего такую оппозицию. Впоследствии Глинка вполне мог гордиться тем, что «после Тильзитского мира на него первого пал гнев Наполеона» [Там же, с. 279–280].

Однако было бы неверно считать, что в новом вооруженном столкновении с французами Глинка видел решение всех проблем отечественной культуры. И хотя своей целью он ставил «возбуждение народного духа и вызов к новой и неизбежной борьбе», само понимание борьбы у него было более сложным, чем простое военное столкновение. На страницах «Русского вестника» он противопоставляет «два рода войны: одна явная , производимая вооруженною рукою; другая сокровенная , производимая пронырством… Первая нападает, так сказать, на тело Государственное; другая, на тело и душу его» [Глинка, 1808 в , с. 62]. При этом вторая война, разрушающая душу, является более опасной: «Временные потрясения Царств и болезни телесные, не столько вредят, сколько разврат, который вкрадывается исподволь, заражает души, умы и повергает народ во всеобщее расслабление» [Там же, с. 58]. В России уже «при Дворе и столицах владычествует беспредельная роскошь, а в деревнях крайняя нищета и разорение. Кто же водворяет к нам сию роскошь; кто, по правилам Аристотелевым, “чрез чувства нападает на душу”: кто питает у нас сию язву, которая поглощает нравы, имущества, труды, кровавой пот земледельцев, и останавливает успехи Отечественной промышленности? Спросят: но каким образом иноплеменные могут быть законодавцами в чужой земле? Тайна сия объясняется воспитанием » [Глинка, 1808 в , с. 64]. Таким образом, одним оружием невозможно победить губительный дух французского влияния на русскую культуру. Война Франции против России, в представлении Глинки, началась задолго до того, как пролилась кровь на полях сражений. Поэтому главным оружием являются не пушки, а идеи, порожденные Французской революцией.

Для создания более полного портрета врага Глинка в 1809 г. выпустил книгу «Зеркало нового Парижа» [Глинка, 1809], имевшую «одинакую цель с Русским вестником». Книжный формат позволял более подробно остановиться на вопросах французской культуры, чем это мог позволить журнал, специально посвященный России. Таким образом, «Зеркало нового Парижа» стало своего рода развернутым комментарием к статьям «Русского вестника». Работая над ним, Глинка старался представить Францию так, чтобы его соотечественники радовались тому, «что они родились Русскими и в России» [Там же, ч. 1, 2].

Историю французских нравов XVIII в. Глинка изображает как прямой путь к революции, ставшей логическим завершением этого столетия: «При Людовике XIV еще строго соблюдали внешнюю пристойность двора, и не смели явно порицать веры и благонравия. В правление Регента самоволие и разврат сделались модою ; при нем почитали чудом добродетельную женщину! и при нем Вольтер начал сочинять соблазнительную свою повесть о девице Орлеанской [26] По поводу этой поэмы Глинка писал в «Русском вестнике»: «Подвергнув посмеянию Жан д’Арку, спасительницу Франции, он [Вольтер – В. П. ] поругал Веру, добродетель и, наконец, славу и честь Отечества» [Глинка, 1811 а , с. 85]. . В это же почти время осмеяли фельдмаршала Виллара за то, что он приехал ко двору в старинной одежде» [Там же, с. 7]. Главными развратителями нравов, по Глинке, являются французские просветители, или, как он их называет, «лжеумствователи осьмагонадесять столетия» [Глинка, 1808, с. 279]. Они отвергли Бога и надругались над верой, они «раздробили благородные и величественные чувствования души и сердца» и «заразили источники их» [Глинка, 1811, с. 122]. Культивируя разум, французские философы губили души, « желая щеголять остроумием , чуждались здравомыслия ». Содержание у них заменила форма: «Щеголеватая речь или фраз сделались главным достоинством в разговорах и во всех родах сочинений… Сия зараза из разговоров о словесности перешла и в нравы: о чем слегка говорили и писали, то и в делах, так сказать, мимоходом наблюдали. Богопочитание, вера, добродетель, терпение, великодушная и постоянная любовь к Отечеству, все сии основания обществ и Держав превратились в мимотекущие обязанности. Главное было то, чтобы блистать умом и наслаждаться минутною жизнию» [Там же, с. 123–124]. В результате искажению подверглась сама идея «общенародного блага» [Там же, с. 129]. Ее искаженный облик пытались воплотить в жизнь деятели Французской революции. «Робеспьеры и Мараты, вдохновленные Вольтером и его последователями, кричали: «“Народ всеведущий, народ всевластный! Сильный правами своими, правами вольности, свободы и равенства. Не только наследственные имущества, но и труды ремесленников, все тебе принадлежит по неоспоримому праву; бери, все твое. Не щади тех, которые дерзнут воспротивиться твоим правам”» [Глинка, 1811 б , с. 61–62].

Провозглашение «мнимого равенства» привело к тому, что «скопища разбойников, изверженных адом, наполнили Францию ужасами, каких никогда не было под солнцем. В зверском неистовстве вооружились они на сограждан, на ближних; расстреливали, топили, казнили, мучили лютыми пытками и тысячами отправляли в ссылку» [Глинка, 1812 б , с. 29–30].

Характерно, что все беды Франции Глинка объясняет английским влиянием на французскую культуру: