Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Однако фразы о свободе и независимости не проясняли вопроса о том, каким должен быть послевоенный порядок в Европе. Шишков составлял свои манифесты, исходя из того, «что всеобщая война сия была не о землях или границах: главное дело состояло в том, чтоб привесть все царства в прежнее их состояние» [Там же, с. 578]. В заграничных походах он видел хоть и нежелательное, но тем не менее прямое продолжение Отечественной войны 1812 г. с ее антифранцузским пафосом и народностью. Поэтому он был удивлен и огорчен, когда Кутузов сначала в разговоре с ним, а потом и в присутствии царя, уверял, «что если мы бросим французский язык, перестанем отдавать детей наших на воспитание им и прогоним от себя театральные французские зрелища, то впадем в прежнюю неуклюжесть и невежество» [Шишков, 2010, с. 499]. Особенно возмутило Шишкова, что «государь не противоречил ему и, казалось, во многом с ним соглашался» [Там же, с. 500]. С одной стороны, это действительно огорчало Шишкова, но, с другой – сохраняло в его глазах актуальность жесткого противопоставления идей патриотизма и европеизма. «Я надеюсь, что со временем чад этот пройдет, и что мужички наши Минины и ему подобные, с простым, но здравым своим умом и честностью, будут в глазах наших почтеннее, чем все пустоголовые говоруны и театральные маркизы» [Там же, с. 501]. Примером того, как надо поступать с русскими галломанами, для Шишкова стало распоряжение атамана М.И. Платова посадить под арест двух казаков «за то, что один из них привез туда лорнет, а другой оделся также в привезенное им с собою французское платье…чтоб не вводили новизн в их станицы и тем не портили их нравов и обычаев» [Там же, с. 505]. Характерно то, что позиция Шишкова даже в условиях наступательной войны остается охранительной. Для него, как всегда, главное – защита чистоты отечественных нравов и разоблачение безнравственности французов.

Что касается общеевропейской ситуации, то Шишков исходит из реально существующего расхождения между союзными державами: «Политические дела, не меньше, как военные, приводили меня в недоумение» [Там же, с. 551]. В официальных документах Шишков отмечает единство европейских стран в борьбе с Наполеоном: «Победоносная Россия, вместе с ободренною примером ее Пруссиею, шествовала освободить Европу. Австрия восстала. Гишпания и Англия от долговременного на них одних устремления великих сил неприятельских отдохнули. Швеция, столь же, как и прочие державы угнетенная, присоединяет под предводительством наследного принца своего силы свои к нашим силам. Одна Саксония и Рейнский союз воздыхали еще под насильственною властью». В неофициальных записках он показывает двуличность австрийской политики, непоследовательность ее борьбы с Наполеоном и готовность австрийского правительства «в случае поворота французской власти наперед испрашивать у него прощения и помилования» [Там же, с. 550]. Другие страны также помышляли больше о своих корыстных интересах, чем об общем деле: «И так вся надежда была на Русских и Пруссаков, которые одни только усердно и дружно во всех битвах кровь свою проливали» [Там же, с. 551].

Возможность выработки общеевропейской политики, которая в то время занимала царя, Шишковым, видимо, вообще не рассматривалась. Приведение «царств в прежнее их состояние» для него означало не только восстановление старых границ, но и возвращение к старым порядкам в этих границах: «Да водворится на всем шаре земном спокойствие и тишина! Да будет каждое царство под единою собственного Правительства своего властию и законами благополучно! Да процветают в каждой земле, ко всеобщему благоденствию народов, вера, язык, науки, художества и торговля!» [Там же, с. 572]. Манифест о Лейпцигской победе заканчивался словами: «Мы на берегу Рейна, и Европа освобождена» [Там же, с. 549].

Как по изгнании французов из России Шишков был против заграничных походов, так и теперь он был против интервенции во Францию. В качестве аргумента он приводил, в частности, то, что «Франция, видя стремящегося внутрь ее неприятеля, с такою же твердостью ополчится против нас, с какою Россия ополчалась против ней» [Там же, с. 552]. Иными словами, Шишков допускал возможность народной войны во Франции с такими же последствиями, как и в России. Он готов был даже согласиться на заключение мирного договора с Наполеоном: «Если надлежало помириться с Наполеоном, то лучше было сделать сие не входя во Францию; по крайней мере тогда существовали еще благовидные причины, что союзные державы, довольствуясь освобождением Европы, не хотят с пролитием новой крови вступать в землю, которую они, как всегда уверяли, ни разорять, ни разделять не помышляют» [Там же, с. 579].

Теперь, когда союзные войска готовы были перейти Рейн и начать интервенцию во Францию, Шишков изменил собственное отношение к заграничным походам. Он по-прежнему считает, что главная задача России заключается в ликвидации военных последствий внутри страны: «Самая безопаснейшая и нужнейшая ограда была для ней: исцеление внутренних ран и восстановление расстроенных сил своих». Однако теперь он видит троякую пользу от заграничных походов: «первое, неукротимый и дерзкий враг уменьшался в силах своих; второе, восстановлялся оплот между им и нами; третье, великодушно и достойно всякой чести и славы – исторгнуть невинную жертву из когтей лютого хищника» [Шишков, 2010, с. 554]. На этом, Шишков считал, можно остановиться и не подвергать себя непредсказуемости исхода войны на французской территории. Гарантии против новых завоеваний Наполеона в Европе Шишков видел в первую очередь в образовании военно-политического союза германских государств против Франции:

По всем сим обстоятельствам другого лучшего и надежнейшего средства, кажется, нет, как всей Немецкой земле, под покровом главы своей, австрийского императора, составить сильное ополчение, к которому Пруссия должна присовокупить все свои силы, поелику она имеет нужду в освобождении крепостей своих из рук неприятельских. Сие ополчение, могущее без всякого изнурения земель простираться по крайней мере до четырехсот тысяч оруженосцев, долженствует содержать неприятеля в пределах земли его, доколь не пожелает он примириться. Россия, с своей стороны, в союзе сем участвовать будет оставлением здесь (буде надобно) корпуса своего от пяти до шестидесяти тысяч человек, и армиею своею расположенной на границах земли своей и частью в герцогстве Варшавском [Там же, с. 557].

Шишков ничего не говорит о государственном объединении Германии. Это противоречило бы его представлениям о восстановлении в Европе старого порядка. Однако он полагает, что осознание единства национальных интересов германскими государствами в новых условиях заставит их прекратить «воевать против самих себя за Францию, они теперь соединены, и все совокупно могут противупоставить силы гораздо превосходнейшие сил истощенной Франции» [Там же, с. 555].