Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Допуская возможность мирных переговоров с Наполеоном до вступления союзных войск на территорию Франции, Шишков исключал такую возможность после начала интервенции. Его беспокоила двусмысленность манифестов австрийского командования, заверявших французов в миролюбивых намерениях союзных армий, но не пояснявших, с кем и на каких условиях может быть заключен мир. Назначения австрийца К.Ф. Шварценберга, воевавшего в 1812 г. против России, главнокомандующим союзными войсками Шишков не одобрял. По его представлениям, главнокомандующим мог быть только русский полководец. И не только потому, что Австрию Шишков подозревал в намерениях сохранить Наполеона как зятя австрийского императора на французском престоле, но еще и потому, что Россия является главным участником борьбы с Наполеоном, а сами заграничные походы есть прямое продолжение Отечественной войны, а значит, никакого компромисса между противниками быть не может, о чем необходимо твердо и постоянно говорить в манифестах: «Защищая добрую сторону оружием, надлежало бы защищать ее купно и языком, то есть без всяких хитростей или потворств говорить прямо, громко и чистосердечно» [Там же, с. 578].

В отличие от Александра I, Шишков не считал нужным обосновывать вторжение союзных войск во Францию интересами самого французского народа, с которого снималась ответственность за преступления Наполеона. Выступая против интервенции, Шишков руководствовался отнюдь не интересами Франции. Поэтому, когда эта интервенция началась, цель ее он видел не только в изгнании Наполеона, но и в том, чтобы говорить с французами «языком правды», как он это понимал. В сдержанных по своему тону манифестах Шварценберга Шишков видел «несовместное с достоинством своим превозношение народа, оскорблявшего Божество и человечество, поставя над собою владыкою чужеземца, раба, проливавшего, для возвышения и славолюбия своего, их и чужую кровь» [Там же, с. 580].

К негодованию, вызванному таким мягким обращением к французам, у Шишкова добавился страх, вызванный победами Наполеона, удачно начавшего новую кампанию. В этом состоянии госсекретарь едва не разорвал уже заранее написанный им манифест на взятие Парижа и написал собственное воззвание к французам, в котором излил всю горечь, вызванную в нем этим народом. «Правда», которую Шишков высказывает французам, заключается в том, что «отпадшие от веры и богопочитания, остроумные и злочестивые писатели, изгнав из сердец ваших страх Божий, подняли в них бурю страстей, помрачивших ум ваш и погрузивших вас в бездну пороков и преступлений» [Шишков, 2010, с. 581].

Шишков противопоставляет Францию остальной Европе. Россия в этом отношении является частью европейского мира, и, хотя в данном случае она особо не выделяется, тем не менее подразумевается, что именно Россия является главнейшей из европейских стран, так как она сыграла главную роль в борьбе с Наполеоном. В другом месте Шишков писал: «Россия, первейшая виновница освобождения Европы, и следовательно первая в сем общем союзе держава» [Там же, с. 557]. Впрочем, представление о России как части Европы для Шишкова не имело существенного значения, так как общеевропейские интересы он видел скорее в отрицательном смысле – в борьбе с Францией, а не в позитивном – выработке каких-то общих подходов в мировой политике. Поэтому сближение России с Европой носило для него окказиональный характер. Более важным для Шишкова было подчеркнуть превосходство России над остальной Европой: «Мы претерпели болезненные раны; грады и села наши, подобно другим странам, пострадали; но Бог избрал нас совершить великое дело; Он праведный гнев свой на нас превратил в неизреченную милость. Мы спасли Отечество, освободили Европу, низвергнули чудовище, истребили яд его, водворили на землю мир и тишину, отдали законному Королю отъятый у него престол, возвратили нравственному и естественному свету прежнее его блаженство и бытие; но самая великость дел сих показывает, что не мы то сделали. Бог для совершения сего нашими руками дал слабости нашей свою силу, простоте нашей свою мудрость, слепоте нашей свое всевидящее око» [Там же, с. 348].

Более важную для него нравственную сторону победы Шишков видел в том, что русский народ оказался незатронутым французским влиянием. В письме к Я.И. Бардовскому от 11 мая 1813 г. Шишков противопоставлял развращенному «ядовитыми книгами» французскому народу русский народ, у которого «не было никогда иных книг, кроме насаждающих благонравие, – иных нравов, кроме благочестивых, уважающих всегда человеколюбие, гостеприимство, родство, целомудрие, кротость и все христианские нужные для общежития добродетели» [Шишков, 1870, с. 326]. Русский народ противопоставляется Шишковым не только французам, но и русскому европеизированному дворянству, являющемуся «нравственным рабом Франции». Поэтому победа над французами мыслится Шишковым не только как военная победа над внешним неприятелем, но и как внутреннее освобождение русского дворянства от ига галломании: «Бог не наказал нас, но послал милость свою к нам, ежели сожженные города наши сделают нас Рускими» [Там же, с. 237].

Соотношение России и Европы на протяжении войны 1812–1814 гг. Шишкову представлялось следующим образом. В 1812 г. Россия одна противостояла всей Европе и защищала не только собственную государственность, но культурную идентичность. В 1813 г. Россия спасала Европу от французского ига, и в этом смысле она противостояла Европе, как освободитель – освобождаемому народу и Франции, как орудие в руках Бога – караемому им народу. В 1814 г. Россия вместе с уже освобожденной Европой противостояла Французской революции как олицетворение старого порядка.

Реставрацию Шишков понимал примерно так же, как и Жозеф де Местр, противопоставлявший ее революции, как выздоровление – болезни. Как и Местр, Шишков не признавал необратимыми процессы, порожденные революцией и последующими событиями. Революционные взрывы ему представлялись препятствиями на пути естественной эволюции. Он видел в них болезнь, за которой должно последовать либо выздоровление, либо смерть. Сама Французская революция, в его представлении, стала Божьей карой французам за их безбожие, а Наполеоновские войны – Божьей карой Европе и России за их подражание французам. Но, покарав народы за отклонения от предназначенного им Провидением пути, Бог избрал Россию орудием восстановления изначального порядка.

Иное идеологическое осмысление заграничных походов предложил Сергей Семенович Уваров. Назначенный в 1811 г. на должность попечителя Санкт-Петербургского учебного округа, Уваров прославился как автор «Проекта Азиатской академии», ставшего своего рода идеологическим обоснованием восточного направления российской политики [Дурылин, 1932, с. 190–195]. В начале 1812 г. Уваров выпустил брошюру «Исследование об элевсинских таинствах», снискавшую ему европейскую известность как ученому-эллинисту. Оба эти сочинения, написанные по-французски, рассчитаны были в первую очередь на европейское общественное мнение. Вспыхнувший в конце XVIII в. в Европе интерес к Востоку навел Уварова на мысль использовать географическое положение России как посредницы между Западом и Востоком. В условиях наполеоновского господства в Европе и очевидной непрочности русско-французского союза уваровская идея открывала возможность для идеологического маневра: если Россия будет проводить активную европейскую политику, то ее продвижение на восток можно будет расценивать как движение европейского авангарда – Европа во главе с Россией просвещает Восток. Если же, наоборот, царь вынужден будет воздерживаться от европейской политики, тогда можно будет восточное направление внешнеполитического курса представить как защиту Востока от европейской угрозы. И в этом случае Россия опять оказывается во главе событий.