Вячеслав Козляков - Смута в России. XVII век

Выступление ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина из Ярославля было позднее поставлено келарем Авраамием Палицыным в заслугу… самому себе. В его «Сказании» содержится совершенно особенный отзыв об ярославском ополчении и его вождях, которым остальные современники все-таки отдавали должное и относились к ним с уважением не только в тот момент, но и позднее (не говори о «памяти потомков»). Авраамий Палицын оставил нелицеприятный если не сказать злой отзыв о том, что он нашел в Ярославле. Монастырский келарь выехал из Троице-Сергиева монастыря 28 июня, и через пару дней должен был доехать до пункта назначения: «И пришедше ему во град Ярославль, и виде мятежников, и ласкателей, и трапезолюбителей, а не боголюбцов, и воздвижущих гнев и свар между воевод и во всем воиньстве. Сна вся разсмотрив, старец и князя Дмитрея и Козму Минина и все воиньство поучив от божественных писаний и много молив их поспешити под царствующий град и к тому таковым мятежником не внимати». В чем тут дело? Непростые отношения властей Троице-Сергиева монастыря с ополчением в Ярославле вызваны были их собственной позицией: им во что бы то ни стало надо выгородить своего «любимчика» князя Дмитрия Трубецкого, оказывавшего покровительство монастырю, выдававшего ему грамоты и охранявшего от наездов подмосковных казаков в троицкие вотчины. Но «пария» князь Дмитрий Пожарский, в отличие от своего подмосковного визави, даже «неволею» не мог бы целовать креста неведомо кому, как это сделал князь Дмитрий Трубецкой, поддержав кандидатуру псковского «Дмитрия», и, с этой точки зрения, его позиция выглядела более взвешенной и безупречной. Как бы не нападал при этом на ярославское ополчение Авраамий Палицын.

То, что цель троицких властей изначально была примирить двух воевод, и рассказать о том, что делается под Москвою, говорится в «Сказании». Более ранняя посылка из Троицы соборных старцев Макария Куровского и Иллариона Бровцына («со многомолебным писанием поведающе им вся содеваемаа под Москвою») не дала результата. Какое это могло быть «писание», дает представление сохранившееся послание троицких властей, обращенное к обоим князья — Дмитрию Трубецкому и Дмитрию Пожарскому. Эту грамоту обычно связывают с более поздним временем, однако мотивы обращений из Троице-Сергиева монастыря к пребывающему в розни войску, оставались, видимо, неизменными, до тех пор пока не случилось объединения земских полков под Москвою. «Молим убо, молим вас, о благочестивии князи Димитрие Тимофеевичь и Димитрие Михайловичь! — обращались к воеводам троицкие старцы, — сотворите любовь над всею Российскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею». Они призывали «отрините клеветников и смутителей от ушес ваших и возлюбите друг друга нелицемерно, не словом, но делом». Грамота обличала, правда, не обращаясь ни к кому конкретно, всех тех, кто погряз в «пиянстве» и других грехах, «беззаконно и богопротивно ныне пируют с гусльми и сурнами и цымбалы». Воевод князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского убеждали, что настали «последние дни», «времена зла» и приводили впечатляющий список пороков, к которым оказались сопричастны их современники: «будут убо человецы самолюбцы, сребролюбцы, досадители, горделиви, хулницы, родителем непокорней, неблагодарни, непреподобни, нерадиви, немилостиви, врази, невоздержницы, некротцы, небоголюбиви, предатели, предваряюще словом, превозношаеми, сластолюбивы паче, имеюще образ благочестия, силы же его отречени». «Кто убо от нас непричастен сим злым? — вопрошали троицкие старцы и призывали освободить страну из рук «враг»: «беззаконных Лютор, и мерзких отступник Латын, и неразумных и варварских язык татар, и округ борющих и обидящих нас злых разбойник и черкас» [709]. «Князь Дмитрей же, — в версии «Сказания» Авраамия Палицына, якобы, — писание от обители в презрение положи, пребысть в Ярославле многа время». Но промедление и есть единственный упрек, который смог вменить князю Дмитрию Пожарскому келарь Авраамий Палицын, интригуя читателя некоторыми неприведенными в тексте «смутными словесами», воздействовавшими на руководителя ярославского ополчения: князь Дмитрий Михайлович «медленно и косно о шествии промышляше, некоих ради междоусобных смутных словес, в Ярославле стояще и войско учрежающе, под Москвою же вси от глада изнемогающе» [710].

Разногласия в Ярославле действительно существовали, да и не могли не существовать в таком новом деле, да еще в обстановке продолжавшейся Смуты. Когда в ярославском ополчении стали появляться бояре; окольничие и московские дворяне, то могло сказаться, что не все они, в силу местнических представлений, готовы были подчиниться приказам стольника из рода князей Пожарских. Определенно известно о том, что еще недобитую славу освободителей Москвы стал делить воевода Иван Биркин. Пока он собирал казанскую рать, время далеко ушло от начала 1612 года. В Нижнем Новгороде имя Ивана Биркина стояло рядом с именем князя Дмитрия Пожарского, а в Ярославле он должен был оказаться одним из многих (так же «потерялся» в Ярославле среди других более именитых и умелых приказных дельцов нижегородец Василий Юдин [711]). Поиском начальствующего места объясняет поведение воеводы Ивана Биркина «Новый летописец» в статье «О приходе казанцов и о смуте Ивана Биркина»: «и приидоша в Ярославль, и в Ярославле многую смуту содеяша: хотяху быти в началниках. И такую пакость содеяша: едва меж себя бою не сотвориша. Бояре же и столники и все ратные люди опричь смольян ево откинута» [712]. В результате казанская рать раскололась, часть ее вернулась обратно, а другие отряды, во главе с головой служилых татар Лукьяном Мясным, остались в ополчении и прошли весь его путь к Москве.

Приезжавшим из подмосковных полков служилым людям ярославское ополчение все равно казалось более устроенным, по сравнению с «таборами» князя Дмитрия Трубецкого. Еще один рассказ «Нового летописца» связан с появлением в Ярославле представителей Украинных служилых «городов» Ивана Кондырева и Ивана Бегичева с товарищами, стоявших под Москвой в Никитцком остроге. Очень ярко летописец повествует, что от обнаружившегося контраста ярославского «строения ратным людям» и «утеснения от казаков под Москвою» приехавшие служилые люди буквально онемели: «И едва убо промолвиша и биша челом, чтобы шли под Москву, не мешкая, чтоб им и досталь от казаков не погинути». Украинные дворяне выглядели, если верить автору «Нового летописца», как оборванцы: «Князь Дмитрей же и все ратные их знаху и службу их ведяху, а видеша их такую бедность, такоже плаката». Награжденные деньгами и сукнами посланцы украинных служилых «городов» вернулись под Москву своим примером лучше всего агитируя в пользу новой земской силы, собравшейся в Ярославле. Все это страшно не нравилось Ивану Заруцкому, который «хотяше их побита», однако исподволь нарастал раскол и среди самих казаков, тоже посылавших в Ярославль в посольстве известного атамана Афанасия Коломну. Последний приезд казачьих представителей «ото всего войска» во главе с другим заслуженным атаманом Кручиной Внуковым случился в Ростове уже на дороге ополчения под Москву. Казаки тоже просили, чтобы ополчение князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина шло под Москву «не мешкая», они тоже были награждены «деньгами и сукнами» и отпущены под Москву. Памятником недоверия осталась фраза летописца: «а приидоша не для того; приидоша же для розведания, нет ли какова умышления над ними: чаяху на себя по своему воровству какое умышление» [713]. Если это было и так, то подмосковные казаки убедились, что идущая к Москве земская сила настроена враждебно не к казакам вообще, а к тем, кто хотел использовать борьбу с иноземцами, чтобы продолжить дорогу новому самозванцу.