Вячеслав Козляков - Смута в России. XVII век

Дело неблагонадежного Ивана Шереметева, еще со времен стояния нижегородского ополчения в Костроме препятствовавшего земскому движению (а может быть и раньше, так как его еще обвиняли в смерти Прокофия Ляпунова), могло быть использовано князем Дмитрием Пожарским для оправдания своих решений. Земский полк первым делом занял и укрепил свои позиции у Арбатских ворот, построив острожек и выкопав ров. С самого начала князь Дмитрий Пожарский не хотел объединяться с полками князя Дмитрия Трубецкого, располагавшимися у Яузских ворот, на тех условиях, которые ему предлагались. «Новый летописец» включил статью «о съезде бояр и воевод» со своей версией мотивов затянувшегося объединения: «Начальники же начаша меж себя быти не в совете для тово, что князь Дмитрею Трубецкому хотящу тово, чтобы князь Дмитрей Пожарской и Кузма ездили к нему в табары. Они же к нему не ездяху в табары не для того, что к нему ездите но для ради казачья убойства. И приговориша всею ратью съезжатися на Неглинне. И туто же начаша съезжатися и земским делом начаша промышляти» [728]. Условие, поставленное князем Дмитрием Трубецким легко прочитывается здесь между строк. Воевода Первого ополчения руководствуясь соображениями местнической чести, хотел заставить менее родовитого князя Пожарского выполнять свои указы. Князь Дмитрий Пожарский соглашался на роль второго воеводы, потому что в земских ополчениях все были «без мест». Но он не мог согласиться: тем, что собранная в Ярославле земская сила и созданные там приказы полностью растворятся в войске князя Трубецкого. У князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина не было никакой гарантии, что бывшие «тушинцы» и казаки не повернут оружие против них, поэтому они сохраняли осторожность. Компромисс был достигнут в самых последних числах сентября 1612 года. «Бояре и воеводы» князь Дмитрий Трубецкой и князь Дмитрий Пожарский (их имена стали писать в таком порядке в документах ополчения) согласились на уговоры, обращенные к ним со всех сторон. Более того, в грамоте объединенного ополчений говорилось, что кроме челобитных, был принят «приговор всех чинов людей», согласно которому воеводы и «стали во единачестве». Сохранилась и особая роль «выборного человека» Кузьмы Минина, чье имя упоминалось рядом с главными боярами объединенного ополчения. Дублирующие друг друга приказы, в первую очередь Разрядный, были объединены и сведены в новое место, так чтобы не было обидно ни князю Дмитрию Трубецкому, ни князю Дмитрию Пожарскому: «и розряд и всякие приказы поставили на Неглимне, на Трубе и снесли в одно место и всякие дела делаем заодно». Главная цель объединенного ополчения формулировалась хотя и расплывчато, но не содержала никаких призывов к мести: «Московского государства доступать и Росийскому государству во всем добра хотеть безо всякия хитрости» [729].

В октябре 1612 года, осажденный польско-литовский гарнизон, «безпрестанно» обстреливаемый из «наряду» с башен («тур»), поставленных «у Пушечного двора, и в Егорьевском девиче монастыре и у Всех Святых на Кулишках», переживал агонию. Как лаконично, но определенно выразился Йосиф Будило по поводу проявившегося каннибализма: «кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел» [730]. Не было тайной положение внутри осажденных стен Китай-города и Кремля для «бояр и воевод», писавших по городам о скором взятии столицы: «и из города из Москвы выходят к нам выходцы, руские и литовские и немецкие люди, а сказывают, что в городе московских сиделцов из наряду побивает и со всякия тесноты и с голоду помирают, а едят де литовские люди человечину, а хлеба и иных никаких запасов ни у кого ничего не осталось: и мы, уповая на Бога, начаемся Москвы доступити вскоре» [731].

В ожидании сдачи города начались первые переговоры, когда в дело вмешался лучший помощник истории — случай. 22 октября 1612 года стороны обменялись полагавшимися «закладами», то есть заложниками и вырабатывали договоренности об условиях будущей сдачи. В этот момент казаки полка князя Дмитрия Трубецкого неожиданно пошли на приступ, неся с собой лестницы, по которым взобрались на неприступные стены Китай-города. «Пискаревский летописец» точно сообщил место, где была прервана долговременная оборона Москвы: «с Кулишек от Всех Святых с Ыванова лушку» [732], то есть с того самого места где стояла одна из «тур» объединенного ополчения, ведшая обстрел города. Следом за первым приступом ополченцев, случилось так называемое «китайское взятье», то есть полное освобождение стен Китай-города от оборонявшего их польско-литовского гарнизона, затворившегося в Кремле. У польско-литовского гарнизона были все основания считать, что его обманули, но остановить противника они уже были не в силах. Автор одной из разрядных книг неожиданно перешел с сугубо делового стиля на героическую патетику, описывая тот знаменательный момент: «Московски ж воины, яко лвы рыкая, скоряд ко вратом превысокого града Кремля, уповая отомщения врагом своим немедленно воздати». Остававшиеся в Кремле русские люди видели, как «рыцарство» во главе со своим начальником полковником Струсем решало вопрос о сдаче. Они не могли не отдать должное последнему мужеству своих врагов? «И тако снидошася вкупе на площед вся воинство, посреди ж их стоит началной воевода пан Струе, муж великий храбрости и многова разеужения и рече: воини Полского народу полковникам и ротмистрам и все рыцерство! Весте сами настоящую сию беду нашу, юже наша кончина приходит; слаткий убо свет минуетца, а горшая тма покрывает и посекаемый меч уже готов бысть. Подайте ми совет благ, да како избыта можем от немилостивого сего меча враг наших». Совет был один: посылать послов «к воеводам московского воинства» и просить о сдаче.

Сдача Москвы растянулись на несколько дней, и из-за этого хронология окончательного освобождения столицы запуталась. Иосиф Будило говорил, что первый приступ, пришедшийся на 4 ноября — 25 октября по юлианскому календарю, принятому тогда в Московском государстве, был отбит, а сдались осажденные только 6 ноября (27 октября), выговорив себе сохранение жизни. 7 ноября (28 октября), по словам Будилы, «русские вошли в крепость», что является самой поздней из известных дат. Напротив, архиепископ Арсений Елассонский, также до конца пребывавший внутри осажденной Москвы, определенно указывает на более раннее время сдачи польско-литовского гарнизона. Он писал в своих мемуарах, что «срединная крепость» (то есть Китай-город) была взята войсками ополчения «на рассвете дня, в четверг, в шестом часу того дня», то есть 22 октября (1 ноября по григорианскому календарю), после чего, договорившись со старостой Николаем Струсем о сдаче «оба великие боярина с русскими солдатами вошли внутрь центральной крепости и в царские палаты». Символично, что именно из этого бывшего двора царя Бориса Годунова в Кремле, где сначала остановился на постой главный распорядитель русских дел в столице велижский староста Александр Госевский, выйдет сдаваться ополчению Кузьмы Минина и князя Дмитрия Михайловича Пожарского в октябре 1612 года последний глава польского гарнизона — староста Николай Струсь [733].