Вячеслав Козляков - Смута в России. XVII век

Послы земского собора, приехавшие в Кострому, в своих речах, обращенных к царю, приглашали его приехать в Москву и рассказывали о начавшейся присяге, которую уже приняли «на Москве бояре, и околничие и всяких чинов люди». Послы сообщали также, что «изо многих городов» уже писали о том, что присяга проходит вполне успешно, но это было все-таки преувеличение. Когда 2 марта они выезжали из Москвы, сведения о ходе присяге новому царю Михаилу Федоровичу в городах просто не успели дойти до столицы. Одно из первых свидетельств было прислано в Москву только 4 марта из Переславля-Рязанского, где воевода Мирон Вельяминов привел к крестному целованью местных дворян и жителей города, а также свияжский детей боярских и несколько тысяч казанских служилых татар, воевавших под его началом против Ивана Заруцкого. Правительство земского собора во главе с митрополитом Кириллом поспешило отправить известие об этом вместе с подлинником грамоты царю Михаилу Федоровичу в Кострому, но это уже было после отъезда посольства к царю [784].

Дорога от Москвы до Костромы заняла у послов Земского собора больше десяти дней, и они оказались там «в вечерню» 13 марта (ровно год спустя после прихода в Кострому нижегородского ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина). Крестный ход к Михаилу Романову, находившемуся в Ипатьевском монастыре, был назначен на 14 марта. Еще только светало, когда все собрались на костромскую соборную площадь. После молебна в Успенском соборе Костромы, участники Земского собора взяли принесенные из Москвы образы московских чудотворцев Петра, Алексея и Ионы, а костромичи вынесли особо чтимый ими чудотворный образ Федоровской иконы Божьей Матери [785]. Процессия двинулась крестным ходом через весь город в Ипатьевский монастырь. «С третьяго часа дни и до девятого часа неумолчно и неотходно» молили послы и все собравшиеся люди Михаила Романова и инокиню Марфу Ивановну, чтобы они согласились принять царский престол. Отказываясь «с великим гневом и со слезами» от такой участи, будущий царь ждал того же, что и собравшиеся вокруг него — подтверждения своей «богоизбранности». Михаил Романов уже никак не мог следовать собственным желаниям, видя перед собою множество коленопреклоненных людей, но он должен был убедиться, что все происходящее было не обычным человеческим выбором. Когда царь Михаил Федорович впервые обратится с посланием в Москву к Земскому собору и боярам, он напишет об этих решающих часах: «И мы, для чюдотворных образов пречистыя Богородицы и московских чюдотворцов Петра и Алексея и Ионы, за многим молением и челобитием всего Московского государства всех чинов людей пожаловали, положилися на волю Божию и на вас, и учинилися государем царем и великим князем всеа Русии, на Владимерском и на Московском государстве и на всех великих государствах Росийскаго царствия, и благословение от Феодорита архиепископа резанского и муромскаго и ото всего освященнаго собора и посох приняли. А сделалося то волею Божиею и Московского государства всех вас и всяких чинов людей хотением, а нашего на то произволения и хотения не было» [786]. За строкою этих документов остались чувства матери инокини Марфы Ивановны, с неподдельным страхом опасавшейся потерять сына, которому вместе с царским венцом вручали разоренную и мятущуюся державу, совсем не успокоившуюся из-за многочисленных междоусобиц.

Костромское посольство исполнило свою миссию и немедленно составило грамоту в Москву, где извещало митрополита Кирилла и весь Земский собор о согласии царя Михаила Федоровича принять царский престол. Грамоту от послов боярина Федора Ивановича Шереметева и архиепископа Феодорита поручили отвезти дворянину Ивану Васильевичу Усову и зарайскому протопопу Дмитрию. В руках этих гонцов на короткое время оказалась не просто грамота, они должны были известить столицу об окончании Смуты. В Москве целый месяц с 24 февраля, когда было решено отправить посольство в Кострому и до 24 марта, когда было объявлено об успехе земского посольства, никто ничего не знал о том, когда новый царь Михаил Федорович появится в Москве.

Было навечерие праздника Благовещения [787], когда в Москве объявили о приезде гонцов из Костромы с долгожданными вестями о согласии Михаила Романова, принявшего царский престол от послов земского собора. Такое совпадение с великим церковным праздником не могло считаться случайным и получение известия именно в этот день восприняли как еще один важный знак. Все люди, собравшиеся в тот момент для праздничной молитвы в Успенской соборной церкви Кремля, «руце на небо воздев» благодарили Бога, «яко едиными усты», за то, что дожили до этого дня.

Благовещенская лазурь 1613 года дала надежду: нa то, что Смутному времени пришел конец, но должно было смениться еще много дней и ночей, чтобы мучительная историческая полоса в жизни целого поколения людей навсегда стала одним воспоминанием.

есть ли эпилог у Смутного времени в России? Можно назвать конечные даты людей и обстоятельств, но с большими историческими эпохами происходит по-другому, даже оставаясь в прошлом, они продолжают влиять на настоящее. Из всего этого и состоит история страны, с тем самым «генетическим» кодом, который уже сложился и воспринят нами таким, как есть. Здесь не будет унылого заключения историка, которому обязательно нужно все разложить по своим архивным полкам, назвать правильные даты и «вооружить читателя» знанием выводов, к которым пришел автор книги. Лучше вспомнить, что стало с теми людьми, чьи имена часто встречались, а может быть даже и не названы в тексте, какова была их личная история и что происходило в Московском государстве «после 1613 года».

Что такое судьба одного казака Михаила Константинова, служившего в земском ополчении в полку боярина князя Дмитрия Трубецкого? Он заплатил жизнью за то, что мы называем «концом Смуты», и умер в те дни, когда в Москве ждали известий из Костромы о воцарении Михаила Федоровича. В самый драматичный момент боев в «Ходкевичев приход» в августе 1612 года, когда казаки пытались выбить «панов» из острожка у Климентовской церкви в Замоскворечье, казак Михаил Константинов, по словам челобитной его брата, «хадил под знамем… и в те поры, государь, ис церкви паны ранили тово знаменыцика моево братишка родново ис санапала двемя пульками в бок, повыше поесницы; и от тое раны по ся место лежал и гнил и умер. И ныне, государь, мне ево похороните нечем, лежит третий день не похоранон». 20 марта 1613 года в казне нашлось «полполтины на похороны» [788].

А рядом был казачий атаман с колоритным именем Борис Каменное Ожерелье, тоже известный участник подмосковных боев. За свою службу он был пожалован выше остальных большим поместным окладом в 600 четвертей и 25 рублями четвертного жалованья, получив шанс дать начало роду дворян Каменноожерельевых (есть и другие дворяне Востросаблины, чьим предком был казачий атаман той эпохи с прозвищем Вострая Сабля). Однако он подал совсем неожиданную челобитную, отказавшись от дарованных благ и попросив то, в чем он, видимо, видел лучшую оценку своих «службишек» — «о дворовом месте в Китае-городе, да о каменной лавке». Все это ему было дано по воцарении Михаила Федоровича, в судьбе казачьего атамана принял участие даже сам царский дядя боярин Иван Никитич Романов, устно приказавший «государевым словом» не брать пошлин с грамот, выданных Борису Каменному Ожерелью [789]. Правильно, война закончилась, надо начинать торговать.