Вячеслав Козляков - Смута в России. XVII век

Власть царя Бориса, уже двадцать лет, фактически управлявшего страной, начинала тоже слабеть, вместе с его здоровьем. Что-то такое носилось в воздухе, что заставляло питать надежды на перемены даже находившегося в полузаточении в Антониев-Сийском монастыре старца Филарета, бывшего боярина Федора Никитича Романова. За ним зорко следили приставы и монастырские власти, доносившие в Москву обо всем, что происходило с «государевым изменником». Действительно, нельзя не обратить внимание на разительный контраст настроения старца Филарета, сокрушавшегося по поводу своей горькой судьбы в ноябре 1602 года (со слов некого «малого», которого он привечал у себя в келье): «милые де мои детки, маленки де бедные осталися; кому де их поить и кормить». Высказывался старец и по поводу оставленных светских дел: «Не станет де их с дело ни с которое, нет де у них разумного; один де у них разумен Богдан Белской, к посолским и ко всяким делам добре досуж». Весной же 1605 года все уже было по-другому и время подтверждало правоту бывшего боярина, хорошо знавшего тех, кто остался в Думе царя Бориса Годунова. Старец Филарет был чем-то обнадежен и вышел из повиновения своей стражи, перестал соблюдать «монастырский чин» и общаться с братией Сийского монастыря, смущая других старцев своими речами: «всегды смеется неведомо чему, и говорит про мирское житье, про птицы ловчие и про собаки, как он в мире жил и к старцом жесток». Особенно волновали слова Филарета о том, что «увидят они, каков он вперед будет». В этом иногда видят чуть ли не подтверждение того, что самозванец связан с Романовыми. Однако Григорий Отрепьев, служивший некогда, по официальной версии, во дворе у одного из братьев Никитичей, вряд ли когда-нибудь даже привлекал внимание боярина Федора Романова. Таких холопов в боярских дворах бывали сотни. Действие старого правила: враг моего врага — мой друг, — лучше объясняет перемены, происходившие со старцем Филаретом. И, видимо, успехи самозванца и общее недовольство царем Борисом Годуновым были таковы, что скрыть их уже было нельзя и в далеком Антониев-Сийском монастыре.

Слухи о самозванце проникали повсюду. В далеком Угличе, так сильно связанном со всей историей Дмитрия, открылось дело о якобы полученном «перед Великим днем» (Пасхой) послании «от вора от ростриги, которой называется князем Дмитреем Углецким». Правда это или нет, но из уст в уста передавались слова Дмитрия: «а яз де буду к Москве как станет на дереве лист разметыватца» [171] АИ. Т. 2. № 38. С. 51; № 54. С. 65; № 55. С. 67–69. . Все такие дела больно ранили царя Бориса Годунова, ведь он имел все основания считать себя добрым покровителем своих подданных и не ждать от них такой неблагодарности.

13 апреля 1605 года «в субботу на паметь святаго свещенномученика Ортемона прозвитера и святых мученик Максима, канун жен Мироносиц» наступила неожиданная развязка: царь Борис Годунов скоропостижно скончался. «Новый летописец» записал, как все случилось: «После бо Святыя недели, канун жены мироносицы царю Борису вставшей из за стола после кушанья, и внезапу прииде на нево болезнь люта и едва успе поновитись и постричи. В два часа в той же болезни и скончася» [172] Жак Маржерет мог знать о диагнозе царских медиков, он записал в своих записках, что царь Борис «умер от апоплексии»: Бельский летописец… С. 241; Новый летописец… С. 63; Разрядная книга 1475–1605. Т. 4. Ч. 2. С. 91; Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета… С. 193. . Тело инока Боголепа (такое имя принял в схиме царь Борис Годунов) погребли со всеми почестями в Архангельском соборе в Кремле. Но этой могиле недолго пришлось пребывать не потревоженной.

Никому в русской истории, наверное, ни пришлось пережить такого взлета и такого краха, как царю Борису Годунову. Разобраться, в чем причина, чья тут вина, до сих пор сложно, если вообще возможно. Сам ли царь Борис посеял русскую Смуту, последовательно устраняя всех, кто стоял на пути к его самодержавной власти, или всему виной стечение обстоятельств? Кто виноват в том, что запуганные тираном Иваном Грозным современники не смели говорить «встречу» своим государям и молчали даже тогда, когда подозревали что-то неладное. В любом случае остается парадокс, как мог существовать такой «злодей», каким выписан Борис Годунов на страницах иных летописей и «иных сказаний», рядом с праведным царем Федором Иоанновичем. У царя Бориса была своя программа, она реализовывалась в делах его царствования и поначалу, действительно, приносила свои плоды. Борис Годунов хорошо выразил то, чего он хотел достичь в своем государстве, когда в 1601 году издал указ о преследовании хлебных скупщиков и установлении твердых цен на хлеб: «И мы… управляя, и содержал государственные свои земли вам и всем людем к тишине, и покою, и лготе, и оберегая в своих государствах благоплеменный крестьянский народ во всем, и в том есмя по нашему царьскому милосердому обычею жалея о вас, о всем православном крестьянстве, и сыскивая вам всем, всего народа людем, полещная, чтоб милостию Божиею и содержаньем нашего царского управления было в наших во всех землях хлебное изобилование, и житие немятежное, и неповредимый покой у всех ровно» [173] Законодательные акты Русского государства… № 49. С. 68–69. . Но произошел трагический разрыв между царскими обещаниями, ожиданиями людей и действительностью. Современники, видели, что не взирая на высокие слова указа, в стране утвердились голод, мятежи и опалы. В конце концов им просто надоела пропасть между словом и делом государевым. Для того, чтобы по-настоящему оценить своего правителя — царя Бориса, нужно было пройти испытания Смуты и потом сравнить их с тем временем, «как при прирожденных государях бывало».

Князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский оставил словесный портрет Бориса Годунова: «Царь Борис благолепием цветущ и образом своим множество людей превзошед, возрасту (рост — В.К .) посредство имея; муж зело чюден и сладкоречив велми, благоверен и нищелюбив и строителен велми, о державе своей многое попечение имея и многое дивное о себе творяше». Но к этим притягательным чертам добавлено и то, что мешало Борису Годунову в его правлении. Одно обвинение связано с казавшимся подозрительным доверием к иноземным врачам: «ко врачем сердечное прилежание». Другое, более серьезное, — «ко властолюбию несытное желание». Оба обвинения князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовского должны быть приняты, так как подтверждаются многими другими источниками. Но справедлив ли тот приговор, которым завершает характеристику царя Бориса автор «Повести»: «и на прежебывших ему царей ко убиению имея дерзновение, от сего же и возмездие прият»?!