Збигнев Залуский - Сорок четвертый

«А родина была батрацким бесконечным рабочим днем. Покрикиванием управляющего. Сыростью, стекающей с барачных стен. Кривыми ногами, тоненькими шеями рахитичных детей, покрытых нарывами. Картофельными очистками, которые варили в пищу людям. Нарами, шуршавшими гнилой соломой» {176} 176 В. Василевская. Родина. М., 1951, с. 230. .

Так писала под непосредственным, свежим впечатлением Ванда Василевская, тогда еще не та, которую мы знаем сегодня в свете событий войны, а та, которую знали они: не политик, а писательница, журналистка, общественная деятельница.

Польша была той страной, в которой превратились в прах мечты Стефана Жеромского о стеклянных домах, о великой трудолюбивой нации, страной, в которой он устами Цезария Барыки спрашивал:

«…Что вы сделали с этой тоской, с этой мечтой умирающих? Застенок!.. Почему здесь столько нищеты? Почему на всех выступах стен нищие? Почему здесь дети собирают на улицах мокрую угольную пыль, чтобы как-нибудь согреться в эту ужасную стужу?» {177} 177 С. Жеромский. Канун весны. Л., 1925, с. 306—307.

Правда, со времени, к которому относятся эти слова, прошли уже годы. Цезарий Барыка, наверное, погиб во время марша на Бельведер, а старый Гайовец все же построил несколько стеклянных домов. Да, та Польша была одновременно Польшей Гдыни, современной электротехнической, химической и авиационной промышленности. Польшей Сталёвой Воли и Лискова. В ней возникли жилищные кооперативы Жолибожа и Нового Мокотува. Не для помещиков и капиталистов, но все-таки для очень немногих. А для очень многих и еще очень долго родина означала нужду, безработицу, неуверенность и страх, была страной, где по-прежнему «бил по морде управляющий», где «вымирали дети перед каждым новым урожаем, в каждую морозную зиму, в каждую дождливую осень» {178} 178 В. Василевская, цит. соч., с. 230. . И миллионы видели и помнили ее такой, как тот крестьянин Кшисяк, в прошлом участник революции 1905 года, боец Польской войсковой организации:

«Все тем же помещичьим, господским, ксендзовским было все кругом. Не мужицким! Помещичья, господская, ксендзовская была эта родина» {179} 179 Там же, с. 231. .

Итак, Польша была страной, где четвертая часть обрабатываемых земель принадлежала помещикам, где две трети всего сельского населения ютились на менее чем одной пятой обрабатываемых земель. Правда, в течение 20 лет было парцеллировано более 2,5 миллиона гектаров, создано 150 тысяч новых хозяйств. Но в руках крупных помещиков все еще оставалось более 25 процентов обрабатываемой земли, а почти три миллиона хозяйств составляли полуразорившиеся и малоземельные хозяйства с наделами менее 10 моргов, не способные прокормить среднюю крестьянскую семью {180} 180 Z. Landau i J. Tomaszewski: „Zarys historii gospodarczej Polski 1918—1939”, Warszawa, 1962, s. 250. . Ежегодно количество рабочих рук в деревне увеличивалось на 230 тысяч пар. Тысяч 30 крестьян обычно уходили в город, 50 тысяч оставались, получив землю после смерти родителей или в результате медленной парцелляции и увеличения площади обрабатываемых земель. Однако 150 тысяч человек, способных к труду, ежегодно увеличивали собой ряды «лишних людей». Накануне войны, в 1939 году, людей, способных приступить к работе немедленно и находившихся в деревне сверх действительных потребностей сельского хозяйства, насчитывалось уже 5 миллионов 300 тысяч. Они кормились за счет временных или случайных заработков, милости родителей и братьев, отработок у помещиков. В польской деревне, как и в средние века, множились категории зависимого населения, существующего за счет милости господ: безземельные крестьяне, работавшие на господских полях за право выпаса коровы на опушке помещичьего леса, сельскохозяйственные рабочие, получавшие заработок натурой, лапотники, работавшие за одну только кормежку из хозяйского котла, сезонники, скитавшиеся по всей Польше и соседним странам в поисках, хотя бы самого нищенского, заработка.

В предвоенные годы рядом с сооружениями Гдыни, металлургическим заводом в Сталёвой Воле, новыми предприятиями химической и электротехнической промышленности гасли котлы и останавливались машины старых фабрик, на которых некогда работали тысячи рабочих. В 1938 году из 90 угольных шахт действовало 60, а занятость в угледобывающей промышленности упала со 120 тысяч в 1913 году до 80 тысяч. Из 37 железорудных разработок действовали 26, из 31 завода по производству цинка и олова — 10, из 86 сахарных заводов — 61 {181} 181 Там же, с. 244. . Росла занятость в промышленности, но одновременно, несмотря на значительное оживление экономики накануне войны, росла безработица. В 1935 году в крупной и средней промышленности было занято 620 тысяч человек, в 1938 году — почти 810 тысяч. Зарегистрированных безработных в 1935 году было 400 тысяч, а в 1938 году — почти 450 тысяч {182} 182 Mały rocznik statystyczny 1939, Warszawa, 1939, s. 267. . Даже в Гдыне — любимом детище и подлинной красе довоенной Польши — на 1 мая 1939 года было зарегистрировано 10 тысяч безработных.

Небольшой контингент выпускников высших учебных заведений со все большим трудом находил работу по специальности, а обладатели университетских дипломов, доставшихся ценой огромного труда, многолетних лишений, нужды, туберкулеза, годами прозябали на бесплатной педагогической практике, временных заместительствах, адвокатской стажировке в жалком ожидании настоящей работы, должности, поля деятельности.

Для многих, для слишком многих эта Польша означала ежедневную нужду, многомесячное выстаивание в очередях на биржах труда, благотворительную похлебку для безработных, печальную, серую жизнь без надежды на изменение положения.

Но Польша означала и великий бунт против такой жизни. Она была страной бурных стачек, демонстраций и политической борьбы, страной, в которой в 1935 году произошло 1165 стачек, в 1936 — 2056, в 1937 — 2078 {183} 183 Mały rocznik statystyczny 1938, Warszawa, 1938, s. 271. . Несколько раз в году проливалась кровь: и там, где полиция расстреливала рабочие демонстрации, и там, где боевые отряды соперничавших политических организаций разгоняли пикеты рабочих, и там, где «неопознанные» убийцы убивали из-за угла делегатов-стачечников. Польша была страной, где социальная напряженность — стремление к перемене, с одной стороны, и стремление к сохранению старого порядка — с другой, — выливалась в кровавые столкновения, как в Кракове и Львове в 1936 году, в крупные забастовки, во всем мире называвшиеся польскими, сопровождавшиеся захватом предприятий, в создание рабочей милиции, в многонедельную осаду заводов полицией. Наконец, она была страной беспрецедентных в Европе крестьянских выступлений, почти каждое из которых доходило до порога кровавой революции. 18 апреля 1937 года под Рацлавицами 10 тысяч демонстрантов в течение целого дня вели с полицией борьбу за исторический холм, за который некогда сражался Бартош Гловацкий и который должен был послужить трибуной манифестации. В Новосельцах 150 тысяч крестьян добивались создания крестьянского правительства. Сотни и тысячи крестьян активно участвовали в небывалой по масштабам крестьянской забастовке в августе 1937 года. Забастовка охватила всю Центральную Польшу, деревни, в которых проживали 8 миллионов крестьян! В некоторых районах забастовка, казалось, уже перерастала в крестьянскую революцию.