Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

Один из сыновей Константина, Александр (родился 20 апреля 1879 года), до революции успел стать местным судьей в чине титулярного советника и директором Ковровской музыкальной школы. В 1919 году он покинул Крым в числе эмигрантов, и дальнейшая его судьба неизвестна.

Младший сын Константина, Анатолий, изучал математику в Московском университете и посещал Михайловское артиллерийское училище. В 1916 году он служил в полевой артиллерии в звании прапорщика, а в январе 1917 года – в артиллерийском дивизионе города Алатырь. Два года спустя, в январе 1919-го, он вступил в Красную армию. Позднее он поселился в Коврове и преподавал математику, а в 1925 году женился на Евгении Андреевне Тюриной, женщине «пролетарского происхождения». В 1918 году дочь Константина Елена помогла жителям деревни Дорожаево превратить «каменный» господский дом Чихачёвых в деревенскую школу. Дом, построенный «звон-звоном» (как писал Андрей Иванович), все еще существует, и до недавнего времени в нем еще размещалась деревенская школа [1030] ВР. С. 150–154. .

Вероятно, Андрей, всю жизнь одержимый идеей образования и учредивший библиотеку для крепостных, порадовался бы тому, что так дорого обошедшийся ему дом на долгие годы стал школой – то есть мог бы порадоваться, если бы принял революцию. Может быть, он и был необычайно сильно увлечен вопросами образования, но для поколений провинциальных поместных дворян образование и семейные узы были важнейшими сословными ценностями: ведь без них было бы невозможно обеспечить будущее своих детей. Хотя обладавшие старинными родословными разросшиеся дворянские семейства и были источниками гордости, взаимоподдержки и социального кредита, в повседневной жизни люди благородного сословия жили в расширенных семьях иного рода, включавших крепостных, которыми они владели и часто считали своими детьми «второго сорта». Хотя их статус был ниже, а потребности иными, чем у кровных детей, к крепостным тем не менее относились почти с той же отеческой заботой: их нужно было кормить, одевать и обучать практическим способам зарабатывания хлеба. Крестьяне Дорожаево не всегда слушались или оправдывали ожидания своего хозяина; однако они были необходимой, естественной частью его мира, и их невозможно было игнорировать или полностью контролировать.

Отношения Андрея с крестьянами представляли собой в лучшем случае постоянные увещевания путем ведения переговоров, что нередко могло вызывать сильные огорчения обеих сторон. Андрей прекрасно понимал, что следующему поколению предстояло пересмотреть отношения между провинциальными помещиками и крепостными, продолжавшими жить в тех же деревнях и работать на той же земле, но уже в новых условиях.

Хотя в некоторых более ранних исследованиях по истории России является общим местом описание русского общества как общества рабов, где свободен лишь царь, а остальные члены общества в той или иной степени являются его холопами, в своей работе о мировоззрении провинциальных помещиков У. Р. Августин предлагает иную модель распределения власти, где семья представляет собой организационный принцип, метафорически воспроизводившийся на всех уровнях общества. В этой модели все члены (включая царя или отца) были в известной степени несвободны, поскольку у них у всех были определенные обязанности перед другими людьми, но власть тем не менее оказывалась в высшей степени дифференцированной, хотя по большей части связанной с фигурой отца: «В такой системе ценность и положение человека определялись не тем, насколько успешно он подчинялся абстрактным правилам поведения (как в западной модели), а внутренним испытанием прочности его родственных отношений с вышестоящими» [1031] Augustine. Notes toward a Portrait. Р. 384. .

Существует немало разнообразных подтверждений тому, что такая патерналистская метафора власти была весьма влиятельной в российском обществе XVIII и XIX столетий [1032]. Конечно же, семейная модель власти не уникальна для России. Она была распространена в Европе, и в России она могла оказаться элементом заимствованного на Западе дискурса [1033]. На самом фундаментальном уровне она была способом оправдать почти безграничную власть самодержца и аристократии. В то же время патернализм, теоретически, должен был сдерживать худшие проявления произвола абсолютной власти. По мере того как в течение XVIII века критика старого режима становилась все более резкой, под ударом оказалась и патриархальная идеология, бывшая основанием этой власти [1034].

Однако складывается впечатление, что в начале XIX века (по крайней мере, в российском обществе) семейная модель была воскрешена, в особенности консервативными и националистически ориентированными мыслителями. Для таких теоретиков, как Сергей Глинка, для людей, основавших множество общественных организаций и опиравшихся в своей деятельности на идею воспитания , воспроизводившую семейную модель (даже когда реальные семьи студентов часто отвергались как недостаточно просвещенные, чтобы самостоятельно тех воспитывать ), и для многих обыкновенных людей, подобных Андрею Чихачёву, семейная модель была способом понять общество, в котором они жили, и исправить самые худшие из его пороков.

Все положительные нравственные ценности заключались для Андрея (а также для Булгарина и других верноподданных консерваторов) в знании и выполнении долга, и потому для них была исключительно важна определенность и неизменность социальных ролей. Самодержавная власть должна была быть милостивой – в этом состояла ее роль, – и потому ее авторитарный характер не мог сулить ничего дурного, если эта роль исполнялась. В точности так же милостивым к детям и жене и воспитывающим их во всех смыслах этого слова надлежало быть отцу и мужу. Если конкретный отец или муж был жесток, то это не было недостатком самой роли – скорее, человек исполнял ее неверно и нес за свои неудачи ответ перед Богом. То же самое касалось владельцев крепостных (вероятно, как мужчин, так и женщин). Таким образом, если общество постигала какая-либо неудача, то не потому, что роли отдельных людей и социальных групп были обременительными, несправедливыми или эксплуататорскими, но просто потому, что эти роли исполнялись не во всей предопределенной свыше полноте, то есть недостаточно «добросовестно».

В одном отношении эта российская адаптация семейной модели власти кажется любопытной. Как было продемонстрировано в исследовании семейной динамики, проведенном Джессикой Товров, и как подтверждается множеством свидетельств в документах Чихачёвых, в элите российского общества семейные роли понимались как очень жестко определенные , но выполнять их мог кто угодно, в зависимости от конкретных обстоятельств. Как пишет Товров, «деятельность» была для определения роли человека важнее, чем кровное родство. Быть матерью (или отцом, сыном, дочерью, сестрой, братом) означало вести себя соответствующим образом [1035] Tovrov. Russian Noble Family. Introduction. . Примеров тому в архиве Чихачёвых немало. Не связанные узами родства люди говорили и вели себя как члены семьи: «Бабушка» Нестерова в Москве, «Дядя» Тимофей Крылов, «Брат» Николай Замыцкий, «внук» Андрея Елисей Мочалин и «племянники» М. и Н. Степановы. Если роли, сколь бы жесткими они ни были по своей природе, можно было исполнять в соответствии с обстоятельствами, то жена могла определять себя и свои обязанности через управление имением, не преступая принятых в обществе границ допустимого для женщины. Равным образом, отец мог посвятить себя воспитанию своих детей и считать, что эта обязанность полностью соответствует мужской роли «вне дома».