Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Надела очки и решила не сходить с места, что бы мне ни говорили.

Колонна приближалась. Черные сгорбленные люди с большими номерами на грязных серых рубахах. Некоторые в железных шахтерских касках на головах. Метрах в пяти от колонны – конвой. Подошли ближе. Вот один, высокий и черный. Лица не видно.

Душа захолонула! Андрейка! Стараюсь не глядеть. Опять гляжу.

Плохо понимаю. Он или не он? Подошли поближе – нет, не он. Они долго стояли у ворот шахты. Потом их стали запускать по рядам и считать. Заключенные с любопытством оглядывались на меня. Солдаты набрасывались на них с руганью.

Господи, ведь он такой же! Где-то здесь.

Наконец бригада прошла, закрыли ворота. Я заметила час – 9 часов 30 минут. Куда теперь? Здесь его нет. Вышла на дорогу и вижу: идет Семен прямо ко мне.

– Ты никого не спрашивала?

– Нет.

– Никуда не ходи. Ничего не спрашивай, иначе тебя в двадцать четыре часа отсюда приказом. Завтра вы увидитесь здесь, на 43-й. Я все улажу. А сейчас иди в гостиницу. Ни кому ничего не говори.

Что за таинственность? Неприятное чувство усилилось. Но я верила Семену и, не раздумывая особенно, отправилась в поселок. В столовой поела, хотя в горло ни чего не лезло. Потом походила по площади. Напротив гостиницы, через площадь, возвышался аккуратный трехэтажный клуб с четырехколонным портиком. Рядом – одноэтажное, такое же аккуратное здание почты и магазина. Это центр поселка Старый Джезказган. На афишах у клуба – заграничный фильм «Петер». То же самое сейчас идет в Москве. Забавно!

В гостинице заведующая спросила, как дела. Я ответила: пока неизвестно, и легла на койку.

Противно было на душе.

Молодые специалисты пришли из бани и наслаждались жизнью, друг другом. Он высокий, худой, ярко-рыжий. Она маленькая, кругленькая, черненькая, в очках. Мне повезло. Дай Бог им счастья!

Что же теперь делать? Ужасно глупо сидеть, ничего не делать и чего-то ждать. Скоро молодые ушли по своим де лам, а пришел Семен и сел на соседнюю койку.

– Знаешь что, я все узнал. Он на первом лагпункте, в режимной бригаде. Сегодня они работают на кирпичном заводе. Наверное, ничего не выйдет, потому что он под особым наблюдением. Но попробуем. Сейчас я пообедаю, и пойдем на кирпичный.

Ушел. Ни капли не стало легче, а даже наоборот. Он быстро вернулся!

– Идем!

Что за странный человек? Почему он так активно принял участие в моих поисках? Я ему ничего не обещала. Он даже по собственной инициативе на свои деньги купил поллитра начальнику конвоя. Все это было неприятно. Затягивался какой-то узел. Подсознательно, не думая особенно, к чему все это приведет, слушалась Семена во всем.

А Семен говорил:

– Если нас задержат или будут спрашивать, ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Поняла?

– Как же я тебя не знаю, когда мы все утро ходим вместе?

– Ничего, мы еще сейчас с тобой под ручку пойдем. Скажешь – привязался.

И он подает мне свою забинтованную руку, которую я беру своей перевязанной. Так идем дальше.

Я чувствую себя загнанным зайцем. Хотелось убежать подальше от этой путаницы. Но мы шли туда, где был Андрейка, и я не могла не идти.

До кирпичного завода от гостиницы километра два. Про шли зону. Шли по полотну железной дороги, вышли в поле, прыгали через какие-то канавы и пришли к огороженному колючей проволокой большому участку. Солнце начинало припекать. Метрах в двадцати за первой проволокой шла вторая. За ней копошились на низких буграх люди. Это был кирпичный завод. Значит, там работали заключенные, находящиеся под особым наблюдением. Где-то там был он. Мы подошли вплотную к первому проволочному заграждению.

Куда он меня тащит? Зачем? Безумство!

Семен должен был пытаться пройти с пропуском через вахту в зону, а потом как-нибудь протащить меня под видом своей ухажерки. От этого я категорически отказалась и сказала, что буду сидеть и ждать его возвращения. А он найдет Андрея, расспросит его, узнает все.

Отчаянные головы! Но тогда я была совершенно спокойна. Все чувства атрофировались.

Мы перелезли через первую проволоку и шли уже между двумя проволоками. На нас, казалось, не обращали внимания ни на вахте, ни в зоне. Я села на камушек метрах в пятнадцати от вахты. Вторая, внутренняя проволока была в пяти метрах.

Слышу, Семена не пропускают. Он так и этак – не пропускают.

Прошло минут пятнадцать. Стараюсь не глядеть за проволоку – туда, где работают, но невольно голова поворачивается сама. Замерла на камне. Очки очень плохо помогали, ничего не могла разглядеть. Старалась представить себе, глядя за проволоку, что должна делать ухажерка в таком положении?

Больше того, должно быть, так же подсознательно боялась увидеть Андрея сломленным, хотя знала, что этого не может случиться. Знала, что не может сломиться его сильный дух, с честью прошедший огонь и воду. А между тем иногда закрадывалась непрошеная мысль. Так же ли, высоко подняв голову и смело глядя вперед через все испытания, проходит он последние медные трубы?

Мне показалось, я сижу очень долго. С вахты доносится то смех, то добродушная ругань. Солнце палило немилосердно.

Вдруг совершенно явственно, близко услышала знакомый родной и совершенно бодрый голос:

– Еленка!

Волна, теплая, ясная, залила с головы до ног. Ни один мускул не дрогнул, только приложила палец ко рту и за мерла. Поймет или не поймет?!

На это никто не обратил внимания. На вахте заняты были разговором: двое солдат крутились на турнике тут же у самых ворот, солдаты на вышках окаменели то ли от жары, то ли от уважения к службе, а он стоял, широко расставив ноги, стройный, бодрый, загорелый, прежний, родной… и смотрел на меня.

И тут совершилось то, чего я не ожидала. Андрей бодрым маршем направился к вахте и громко по-военному отчеканил:

– Гражданин начальник, разрешите обратиться!

Что он сказал еще, не знаю, только через две секунды слышу страшную ругань с вахты.

Вылетел разъяренный солдат с Семеном. Семен крикнул меня, и нас с ним повели, повели прочь от кирпично го завода под конвоем.

Повели нас в управление к оперуполномоченному. Пошли, не оглядываясь. Страшно не было ни капли, а даже, наоборот, интересно. В боковом кармане у меня лежала крошечная иконка Божьей Матери.

Солдат продолжал ругаться. Всю дорогу грозился. Бедный отчаянный Семен молчал. Я что-то говорила, а сама думала о том, что вот лопнула, наконец, глупая, страшная пружина, и можно было действовать начистоту. От этого стало легче, надо было только выбросить сейчас лишние адреса.

Оперуполномоченного не оказалось. Велели ждать. Остановились у входа в управление. Тут стояло еще несколько синих фуражек, с которыми завел разговор наш конвойный (это был не солдат-конвойный, а наш надзиратель из зоны, всегда сопровождавший бригаду на работу. – А. Трубецкой). Пока они переговаривались, Семен успел шепнуть: «Ты меня не знаешь, я тебя не знаю».