Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

– Батюшка, да виданное ли сие дело – обвинять Ивана Алексеевича?! Он жених Натальи Шереметевой!

– Жених? – сердито оборвал ее Алексей Михайлович. – Видали мы таких женихов! Не допустит теперь этой свадьбы Петр Борисович! Довольно, повластвовали Долгорукие! И – молчок о том.

Но Варвара, не будь ленива, побежала к соседям своим Шереметевым.

– Натальюшка! – горячо шептала она. – Не знаю я многого, да и сказать не могу, однако ведаю: затевается что-то супротив князя Ивана!

– Что ж стряслось-то? – испугалась Наташа, побледнела как полотно.

Варвара стала уговаривать подругу не принимать ничего близко к сердцу: мол, мало ли что бывает; бывает, что объявляют о помолвке, а Бог по-иному рассудит – значит, такова воля Его.

– Что ты говоришь, Варя? Как можно отказаться?.. – ахнула Наталья. – Иван Алексеевич так, должно, страдает… его одно время излечит.

– Лечит-то лечит, да только… – вздохнула Варя, – знаешь ведь, как при дворе: кто вражду имеет, тому и время не указ, тот только и ждет, как отомстить кому за старое.

– Не надобно тебе, Варя, сказывать сего мне… Все одно – люб мне жених мой.

– А… ежели тюрьма?.. Ссылка?..

– Что ты говоришь? Побойся Бога, за что?.. Кончина государя – вот истинное горе, а прочее – пустое, образуется… Батюшка мой не бросал человеков, когда они в беду попадали.

Варя искоса посмотрела на подругу, вздохнула, то ли удивляясь ее характеру, то ли думая о своем будущем: как-то отец посмотрит на ее отношения с Петром Шереметевым? Ведь жених и невеста они, а отец сватает ей Кантемира, но для нее чуть косящие глазки Петра Борисыча милее холодных взглядов князя Антиоха Кантемира, поэта и дипломата…

…В один из первых дней апреля 1730 года Наташа проснулась, когда янтарные солнечные ковры легли на пол и стены, скользнули по ее лицу. Поднялась, помолилась, принарядилась и спустилась вниз, к завтраку. Каково же было ее удивление, когда увидала она в столовой всех братьев и сестер, дядю Владимира Петровича и мадам Штрауден…

Откусила кусочек пирожка. Но почему все смотрят так выжидающе? Сестры потупились.

– Отчего не фриштыкаете? – спросила.

– Дуня, разливайте чай, – приказала мадам.

Та дрожащими руками взяла чашку, чашка задребезжала на блюдце.

– Что стряслось-случилось? – удивилась Наталья.

И тут все, кроме мрачно молчавшего дядюшки, разом заговорили. Не без труда поняла юная графиня, что речь идет о новой императрице, что Долгоруким назначен розыск, что следствие ведут Трубецкой, Юсупов, а самый главный – Бирон, и не иначе как Долгоруких ждет ссылка в дальнее имение…

– Натальюшка, сердечушко мое! Невенчаны ведь вы! – заплакала Вера. – Не ходи под венец! Как мы без тебя-то?

Сергей, для которого Наташа была как мать, тоже плакал. Петр пристально смотрел на всех и молчал. Взгляды обращались к старшему брату, и он наконец проговорил:

– Герцог и герцогиня Курляндские нынче решают все, от них зависит наша жизнь… Вчерашний день подписала она указ.

– Отчего именно вчерашний? Что же вчера-то сделалось? – в отчаянии металась Наталья.

– Не ведаю, однако первого али третьего апреля стряслось что-то, тайна сие есть… Отправляют Долгоруких вон из Москвы. Что ты станешь делать? Не поедешь же за ним!

– Братушка! Сестрицы!.. Да как же это? Нельзя ведь бросать человека в беде!.. Да и свадьба уже решена у нас, – воскликнула Наталья, отодвинув чашку.

– Что-о? Какая такая свадьба? – Петр нахмурился. – Ноги моей не будет на той свадьбе!

– Помилосердствуй, братушка!

– Так и знай: ни в церкви, ни на свадьбе! Не дам своего благословения!

– Как же я одна-то? Ни батюшки, ни матушки… Ведь ты заместо отца мне, Петруша…

– А коли заместо отца, тогда и слушаться тебе надобно! – отрезал Петр и вышел из трапезной.

…Ранняя весна. Освободилась земля от снега, хотя в распадках еще лежат пожухлые, ноздреватые снежные кучки… Апрельское солнце согревает остывшие на зиму, но уже оживающие деревья.

Графиня с Дуняшей поспешали в дальний угол кусковского парка. Там была назначена встреча графини с опальным князем. Всё решено! Ныне у них состоится венчание.

Остановились подле старого дуба. Наталья провела рукой по стволу, вид шершавой красноватой коры рождал тревогу…

Огляделась кругом. Лес слабо оживал, звенел птичий гомон. «Вон как хлопочут о птенчиках своих», – прошептала Дуняша.

Но что это? Будто сама собой шевелится в земле ржавая прошлогодняя листва, шуршит жухлая трава. Шлеп!.. Шлеп!.. Да это лягуха! Серая лягуха на серых листьях, тяжелая… С трудом перепрыгнула через ветку и замерла. Ой, еще одна! И еще!.. А эта плюхнулась в углубление с залежавшимся снегом и села там. Пьет ледяную воду, отдыхает. Громко вздохнула, вытянулась, приподнялась на задних лапках и сделала еще прыжок. Господи, да их тут множество: целое войско! И все движутся в одном направлении, ни вправо, ни влево не сворачивают… плюх, плюх… восемь… десять…

– Дуняша, что это? – Наташа с ужасом глядела на лягушачье шествие.

– Это они пошли икру метать, барышня, – объяснила Дуня. – После зимы ослабли… а кровь-то, всё едино, играет: весна, вот они и идут к пруду, так-то вот каждый год.

– Какая у них кровь, что ты говоришь? Это же лягухи, они голодные, сонные… Гляди, гляди, перепрыгнула через сучок, посидела – и опять.

– Так Богом устроено. Жизнь, – пояснила Дуня.

«Да, жизнь», – подумала Наташа, вздыхая и оглядываясь вокруг.

В воздухе пахло снегом и свежестью, а деревья звенели ветками все громче. Береза старая, каменистая, черноствольная, а за ней молодые белые деревца, тянущие к солнцу тонкие веточки, похожие на бусы.

Земля вокруг дуба усыпана гремучими листьями, а вверху сухие, скрюченные ветки, будто заломленные в отчаянии руки. Дуб этот стоял, должно, здесь не только при отце ее, фельдмаршале, но и при деде, прадеде… И все так же крепок, могуч. Листья пока мертвы, но пройдет немного дней, солнце даст им силу, и они оживут, заполыхают зеленым пламенем – снова жизнь!.. «Не так же ли у меня? Минует горе, вернется радость… Простят меня братья и сестры», – думала Наталья.

Вдали послышался конский топот. Вот и он! Стоит во весь рост в коляске, выскакивает к ней, глядит с отчаянной решимостью:

– Друг мой сердешный, ладушка моя! Не раздумала ли? В последний раз говорю: откажись, не вяжи судьбу свою с моею, ежели не любишь!

– Люблю…

– А не покаешься?

– Не покаюсь! Ни в жизнь не покаюсь!

– Ну, тогда – с Богом! – подхватил невесту, рядом усадил, свистнул, и кони помчали к церкви в Горенки…

У кого свадьбы многолюдные, шумные, с великими застольями, с песнями-плясками, шутами-таратуями, скоморохами, у кого на венчании – толпа сродников, ждущих молодых, а тут от невестиной стороны только две старушки, дальние родственницы, – ни братьев, ни сестер… Радость, настоянная на горечи, вино, перемешанное со слезами, вместо меда полынь – вот чем было венчание графини Шереметевой и князя Долгорукого.