Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Наталья все стояла у окна и не двигалась, не в силах отвести взор от черных стропил и красных языков пламени. Огонь завораживал. Не мигая глядела она и чувствовала, будто не только там, на постоялом дворе, но и в ней что-то сгорает. Пылающий огромный куб напоминал ей нечто библейское, древнее, может быть, неопалимую купину? Уж не знамение ли свыше послано ей? Красные искры уносились в темное небо, рушились балки… Не так же и жизнь ее рушилась? Пепел, один пепел… Что делать, где найти силы жить далее? Дворцы не милы, свет опостылел, тянет ее к одиночеству, к затворничеству… Все прошедшее никуда не ушло, сердце все еще болит – о любимом муже, судьба коего так ужасна, о том, что пришлось пережить. А царица все подшучивает насчет женихов: мол, княгинюшка, ты еще молодая, какие твои годы!.. Какие годы? Уже тридцать шесть… Десять лет она – вдова.

Вдруг что-то послышалось. Слова? Кто произнес их? «Собери ум свой, смежи очи…» Да то ж слова Димитрия Ростовского!.. Остановила взгляд на груде черных головешек. Одна чернота – ни балов и веселий, ни румян и париков, ни драгоценностей не хочет она, только черный наряд, монашеское платье и единая мысль, ничем не нарушаемая, – о Нем. Уйти туда, где нет места ни печали, ни веселью, ни страстям, ни отчаянию. Только воспоминания о возлюбленном муже своем, ради которого бросила сродников своих, богатство, с кем страждала и скиталась. Сколько лет миновало, а ее все еще согревала любовь…

Лишь рассвело, накинула шубку, платок и выбежала во двор. Приблизилась к пожарищу… Черные доски еще тлели, кое-где выпрыгивали из них злобные языки пламени. Бах! И что-то рухнуло сверху – сердце так и оборвалось, тоже обрушилось…

В церковь, в Кремль, в храм скорее – молиться, искать утешения!..

Под высокими сводами Успенского собора стоял полумрак. Начиналась заутреня, возжигали свечи, и вот они уже засветили успокоительно. Стали различимы настенные образы. Знакомые библейские лики взирали взыскующе, а она на них – со страхом и робостью. Остановилась подле любимых пророков, писанных Дионисием, – тонкие одухотворенные лики утешали, внушали надежду… Склонилась у Владимирской Божией Матери. Окруженный золотым сиянием, кроток был Ее лик. Как научиться у Нее смирению, как воспринять терпение? А ей, Наталье, все не по себе: свет не мил, даже в родном Кускове, где живали матушка и батюшка, не находит места. И сыновья не дают ей утешения. Старший вот уже обвенчался с юной Строгановой, ушел, а младший, тот, что зачат в тюрьме в последний их час с Иваном Алексеевичем, страдает бесовским наущением…

Она страстно шептала:

– Господи! Прости мое дерзновение. Но скажу вслед за апостолом Павлом, что выпало мне на долю: беды в горах, беды в вертепах, беды от разбойных людей, да и от домашних тоже… Как снесла я все печали, не умерла, не лишилась разума? Что есть радость жизни – не ведаю. Отец Небесный, не попусти погибнуть! Матерь Божия, научи, вразуми!..

Долго стояла Наталья Долгорукая, сложив на груди руки, долго шептала молитвы, и постепенно стихала смута в душе, нисходил на нее покой. Она будто одеревенела и вот уже ощутила приближение чего-то тайного, неведомого, некоего восторга, сопровождающего истинно христианские чувства… Глазам ее представилось: птица над рекой с подбитым крылом, белый снег на Сосьве, белая черемуха, опять белый снег, но уже окровавленный – место казни драгоценного мужа.

– Все в тебе я имела, – шептала она, – и милостивого отца, и любящего мужа, и учителя, и старателя о счастии нашем. Господи, помоги, вразуми, что делать надобно, как поступать?..

Священник закончил чтение Евангелия, смолкло пение, народ расходился, гасли свечи, а она все стояла на коленях, не замечая вокруг никого. Вдруг почувствовала какое-то дуновение, будто кто наклонился. Свеча погасла, и за спиной послышался тихий шелест.

Обернулась – что-то смутное белело в углу. Он! Он стоял в углу – высокий, прямой, нездешний; негромко прошелестел его голос:

– Я жду тебя. Иди в монастырь.

Помертвев, так и застыла с повернутой головой… Дыхание стало прерывистым, будто нечем стало дышать. Приклонилась к храмовому полу лбом. Застыла на миг – и вздохнула с облегчением, будто пелена спала с глаз, нашло на нее исцеление, и тихая улыбка заиграла на лице.

Мысленно увидела себя княгиня в простом монашеском одеянии, с гладкими волосами, без украшений… Сидит она неговорливая, несуетная, не вопрошающая, но слушающая всякого, смиренная.

И решила: поедет в Киев, примет постриг.

…В синем небе пробежала темная туча, по земле, по воде острыми маленькими кулачками заколотил дождь. Скоро ветром разогнало тучную завесу, и обнажилось небо – яркое, лазоревое. Но снова в той стороне, куда собралось садиться солнце, набухли две лиловые гирлянды, солнце в их просвете успело блеснуть золотым слитком.

И вновь рванул сильный ветер, небо высветилось, и – неожиданно для сентября – от горизонта до горизонта изогнулась дугою разноцветная радуга. Одним концом она упиралась в купола, другим в заднепровскую луговину.

Женщина средних лет в серебристом платке на плечах стояла на высоком берегу, захваченная прекрасным зрелищем. Полнеба – свет и чистота, полнеба – в тучах. Это знамение! Но что оно сулит? Не пожалеть бы о содеянном, не накликать бы новой беды… Земные бедствия ее и так уж велики.

Верховой ветер погнал тучи, а внизу, вдоль горизонта, замерли легкие облачка. «Яко ангелы, рожденные волей Его, – думала она, улыбаясь, – всемогущ Творец!.. Так, должно, сотворяя все сущее, Господь давал начало водам и землям, живности и человеческому роду…»

Но вот небо вновь накрыло тучей, лишь два основания радуги – как два столба, упирающихся в землю, – сверкали по разным сторонам Днепра…

Солнце стало садиться, река потемнела. И женщина вдруг спохватилась, побежала вниз, к реке. Остановилась, обхватила руками дерево – взгляд ее упал на золотое кольцо, подаренное мужем…

Княгиня Долгорукая окинула взором небосвод над Киевом. Вдали сияли купола Киево-Печерской лавры, блистали кресты: ах, как тут славно! Как дороги сердцу сии места! Тут покоился брат ее Михаил, здесь мечтал быть погребенным отец, под этими небесами похоронен праведник Феодосий, основатель монастыря… Он ли не дает упования на грядущее?.. Болезненный и застенчивый в детстве, был он не гневлив, не яр очами, милосерд и тих. Свою матушку, в которой «злые духи и пес черен пакоствовали», сумел обратить к Богу. А когда киевский князь Святослав Второй, согнав в 1073 году с престола законного наследника Изяслава Ярославича, брата своего, устроил пир, то Феодосий Печерский князя-узурпатора сравнил с Каином…

Отныне и она, Наталья Долгорукая, станет жить по заветам сего великого заступника, и душа ее обретет покой. С той поры, как злой рок отнял у нее мужа, источила ее сердце тоска черная, решилась: пойдет в монастырь, и закончится их разлука, и будет она жить в молитве. Здесь рядом будет младший, больной сын. Тут ей будет успокоение, а ему приют – откроется свет и утешение.