Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Елизавета старалась походить на своего отца и оттого сама, не чинясь, подходила к гостям, расспрашивала со вниманием, однако делала все это по-женски беспечно, быстро переходила из комнаты в комнату.

В столовой уж были накрыты столы. В музыкальной зале группами стояли сиятельные господа, важные сановники, генералы… Князь Голицын заметил Долгорукую и, изобразив на лице радость, бросился к ней:

– Ах, сколь много благодарен я судьбе, что свела с вами! Вы же, так сказать, одна подобная среди нас… Экзотик! Расскажите же про ссылку вашу, про край вечной мерзлоты!

Редко у кого хватало деликатности не спрашивать о пережитом, и Наталья научилась отвечать немногословно и сдержанно.

До нее долетели слова императрицы:

– Моды можно иметь и французские, но чтоб остальное все – русское!

Лучезарно улыбаясь, она обратилась к генералу, что был рядом с Салтыковым:

– Ох, и славен твой музыкант, что ты на прошлой неделе дал мне! Отменно на скрипке играет.

– Рад услужить вашему величеству, – улыбнулся тот. Елизавета же, весело рассмеявшись и удаляясь, заметила:

– Я бы за такого музыканта и двух генералов не пожалела.

И вот уже протягивает свою августейшую ручку Долгорукой:

– Гляди, гляди, выбирай себе жениха, Натальюшка… А пока идем со мной… Хочу, чтоб за ужином сидела ты поблизости от меня.

В зале собралось уже много народу, стояла та волнующая смесь звона бокалов, хрусталя, звяканья серебряной посуды и разговоров, которая предшествует веселому времяпрепровождению. Гости рассаживались. Наталья оказалась рядом с племянником Елизаветы, принцем Карлом Петром Ульрихом, ставшим недавно великим князем Петром Федоровичем.

После двух-трех рюмок великий князь, сосед ее, вдруг стал говорить любезности. «Прекрасная вдова!» – то и дело повторял он. Она лишь помахивала веером, слушала, удивляясь натужности, неестественности его поведения. «Внук Петра Великого – и одновременно внук заклятого врага его, великого Карла XII. Отец его, кажется, убит, рано остался сиротой, может, оттого так неуклюж… Брови-то у него! Да и губы – фи!»

– Прекрасная вдова!.. – галантно склонялся великий князь. – Никогда не видел такой славной… арестантки.

Долгорукая в растерянности обернулась к его супруге Екатерине, та лишь снисходительно улыбнулась:

– Не удивляйтесь, великий князь всегда такой… ежели лишку выпьет. – И добавила жестко и тихо: – Офицеры, табак и карточная игра – любимые его занятия.

Положение было щекотливое. Как быть? Она решила относиться к великому князю по-матерински, как к шаловливому ребенку. Внезапно просветлев лицом, Петр заговорил о ее отце:

– Весьма почитаю я вашего батюшку… Даже изучал действия его в Русско-шведской войне… Славен был фельдмаршал! Особливо умел творить ретирады… – он как-то странно хмыкнул, хохотнул, – из-под Нарвы бежал, под Головчино в стройном порядке ушел… Он и в Прутском походе, похоже, предлагал царю сразу отступить, мол, в Яссах пополним запасы, насушим сухарей и тогда уж… Да-а, большой мастер по ретирадам был батюшка ваш!

Не понять: восхищается князь или насмешничает? И отчего эдакое презрительно-ироничное выражение? Брови приподняты, губы оттопырены, на лбу собрались морщины. Что тут сказать? Наталья Борисовна сдержанно, с достоинством заметила:

– Людей сохранять, ретирады творить – это тоже умения требует.

– Ручку, вашу ручку! Браво! – закричал великий князь.

Заиграла музыка, и Петр, вскочив, картинно поклонился ей, приглашая на контрданс.

– Прекрасная вдова, будьте любезны…

– Ваше высочество… – пробормотала она, не решаясь идти в круг с не вполне трезвым человеком. Однако великий князь крепко держался на ногах.

В первой паре выступали Елизавета и Разумовский. Дамы, остановившись против кавалеров, кланялись, приседали и переходили на другую сторону. Лишь на короткое мгновение встречались их руки, но наследник успел что-то прошептать «прелестной вдове». До нее доходили лишь отдельные фразы: «Простаки лучше умников… Имейте дело лучше с такими простаками, как я… От меня зла меньше…» Он плохо говорил по-русски, уверенно держаться ему явно помогало выпитое вино. Когда они сели, Екатерина, глядя в растерянное ее лицо, небрежно заметила:

– Ах, полно, милая, не стесняйтесь себя… Я не стану утруждать себя ревностями.

Великий князь вызывал явное ее неудовольствие своими неучтивостями, но царица не желала о том говорить. Он же был весьма словоохотлив. Завел речь о смертной казни.

– Ежели государь отказывается от смертных казней, то сие говорит о его слабости… – И упрямо стучал пальцем по столу.

Петр определенно не желал быть учтивым. Разве не знал он, как эти его слова отзовутся в изболевшемся сердце Долгорукой?

– Кто не наказывает виновных, тот неминуемо водворяет беспорядки!.. – твердил он.

Наталья Борисовна покрылась пятнами, Екатерина же с мягкой улыбкой тронула ее и стала в чем-то уверять. А Петр Ульрих, видимо, поняв свою оплошность, вскочил и принялся покрывать поцелуями руку княгини. Он бормотал что-то по-немецки, все остальные смотрели на него с нескрываемым презрением. «Господи, ну и наследник русского престола!» – перешептывались за столом.

Ночь казалась бесконечной. Устали старые генералы, молодые князья, дамы зевали, прикрывая рты веерами. Но никому не было так худо, как Наталье Борисовне. Терпеливо выслушивала она наследника, любезно улыбалась. И только выдержка спасала ее…

Екатерина II позднее написала: «Привязанность великого князя к Долгорукой продолжалась во все пребывание его в этом году в Москве, но она не шла дальше нежных взглядов и разговоров. Она, в свою очередь, обращалась с ним как с ребенком».

…Наталья Борисовна внезапно проснулась среди ночи. Комната была ярко освещена оранжевыми сполохами. От этих сполохов проснулась она или от какого-то треска? Вскочила, подбежала к окну, ахнула – пожар! Сердце сжалось, в висках стучало. Полыхал дом, занялся весь, сразу и, видимо, уж давно. Полыхал постоялый двор близ Крестовоздвиженского монастыря, охваченного пламенем, рушились рамы, двери дома, уже виден остов дома, оба этажа с перекрытиями и балками.

В деревянной Москве часто вспыхивали пожары, но всякий раз при виде их Наталья Борисовна чувствовала себя погорелицей сама. Чего стоил один пожар в Головинском дворце! Растянувшиеся чуть не на три версты хоромы огонь охватил все разом, и в какие-нибудь два-три часа они превратились в груду пепла. Елизавета разгневалась не на шутку и велела спешно строить новый дворец. Согнали народу тьма, день и ночь стучали там топоры, и через какие-то три-четыре недели был возведен новый, к великой радости императрицы.