Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 2: Рим / После Рима

Ода к Меркурию, 5-строфная, I, 1(именование с обращением в 1‐й строке), целиком состоит из прославления: в начале и конце – статического («наставник людей, вестник богов, творец лиры, ловкий похитчик… низводитель душ в преисподнюю»), в середине же – эпического (украл быков и лук у Аполлона, провел Приама в ахейский стан). Другая ода к Меркурию, отождествленному с Августом, 13-строфная I, 2, построена совершенно иначе (именование – только в 11‐й строфе!): после долгого вступления о бедствиях римского народа начинается серия обращений («ты ли спасешь нас, Аполлон? Венера? Марс? Меркурий?»), за первыми именами следуют краткие описания (Аполлон «с сияющими плечами», Венера «в сопровождении Страсти и Смеха», Марс, «любящий битвы»), а о Меркурии после этого не говорится уже ничего описательного, а следует сразу молитвенная часть. Ода к Меркурию и лире, тоже 13-строфная III, 11(именование с обращением в 1‐й строфе), быстро забывает о Меркурии, а о лире предлагает прославление статическое, плавно переходящее в эпическое: «ты ведешь за собой и зверей и деревья, ты вносишь мир даже в загробное царство, даже мученицам-Данаидам», – и далее следует пересказ мифа о Данаидах, согласованный с молитвенной частью гимна, о которой речь будет дальше. Ода к одной только лире, 4-строфная I, 32(именование в обращении в конце 1‐й строфы, после заметной оттяжки; второе обращение – в последней строфе), содержит статическое прославление – «краса Феба, любезная пирам Юпитера…», и эпическое прославление, не совсем обычное, но вполне аналогичное прославлениям богов – «на тебе когда-то играл Алкей, певший и Вакха, и Муз, и Венеру».

Ода к Фортуне, 10-строфная I, 35(именование в 1‐й строке, перифрастическое), семь из десяти строф посвящает прославлению богини (только статическому): «ты царствуешь в Антийском храме, ты властна над людскими судьбами, тебя боится бедный и знатный, римлянин и варвар, твои спутники – Неизбежность, Верность, Надежда». Ода к Фавну, 4-строфная III, 18(именование в 1‐й строке), наоборот, сокращает прославление до предела – до трех слов: «любовник беглянок-нимф». Ода к Бандузийскому источнику, 4-строфная III, 13(именование в 1‐й строке), вся состоит из описания ручья и описания жертвоприношения над ним, и они воспринимаются как прославление, хотя в концовке Гораций и говорит, что настоящее прославление еще впереди: «источник, блещущий ярче стекла, не касаемый Псом… всем дающий прохладу… говорливо бьющий из-под скалы». Наконец, ода к амфоре, 6-строфная III, 21(именование в 1‐й строфе, но лишь в конце ее, с оттяжкой, как в I, 32), на целую половину состоит из прославления (статического), подчеркнуто имитирующего прославление богов: «ты смиряешь суровых, раскрываешь тайны, придаешь бодрости робким и силы убогим», «твои спутники – Вакх, Венера и Грации». Выявление гимнического плана этого стихотворения, как известно, послужило исходным пунктом для книги Э. Нордена «Неведомый бог» – широкого культурно-исторического исследования о поэтике религиозного языка.

Сводя воедино сделанные наблюдения над обращением и прославлением божества в одах, получаем такую картину.

Именование божества-адресата появляется в 1‐й строке в 16 одах (из 25), в 1‐й строфе в трех одах, в большем отдалении от начала – в шести одах, пропорция 7:1:2. Таким образом, Гораций спешит как можно скорее назвать адресата оды и тем самым определить ее как гимн. До самой последней строфы оттягивается обращение лишь в двух одах, I, 26 и III, 30, обе к Музам и обе короткие (в 3 и 4 строфы, при средней длине гимна в 7,5 строф), т. е. и тут оттяжка невелика. Это стремление вынести обращение вперед, казалось бы, естественно, но для Горация это не совсем так. В остальных одах, обращенных не к богам, а к лицам (Меценату, Поллиону и т. д.) и предметам (кораблю-государству, рухнувшему дереву и т. д.), – если отбросить оды к коллективным адресатам, как III, 2, к безымянным адресатам, как II, 15, и вовсе без адресатов, как I, 34, то таких од в четырех книгах останется 62, – пропорция именований в 1‐й строке, в 1‐й строфе и в последующих строфах оказывается совсем иной, 3:3:4, – здесь Гораций, наоборот, оттягивает обращение подальше от начала, подчеркивая (и не без оснований), что главное для него – содержание оды, а адресат – лишь более или менее случайный для нее повод. Таким образом, появление именования в начале – это прежде всего сигнал, что перед нами – гимн, и установка на ожидание дальнейших элементов гимна – прославления и молитвы.

Дополнительное обращение появляется в гимнических одах 8 раз: 4 раза оно предшествует основному обращению к божеству (III, 26 к прислужникам; I, 21 к хору; I, 18 к Вару; I, 2 к другим богам, кроме Меркурия) и 4 раза оно появляется после основного обращения (I, 19 к прислужникам; IV, 6 к хору; IV, 1 к Лигурину; I, 12 к Юпитеру). Адресаты обращений в первых четырех одах и в последних четырех одах, как мы видим, очень схожи по своим отношениям к главному божеству, но пространность этих обращений очень различна. Средняя длина од с дополнительным обращением, предшествующим главному, – 6 строф, т. е. немного меньше средней длины гимна в 7,5 строф: Гораций не затягивает вступительную часть и спешит по возможности скорее добраться до именования основного адресата. Средняя длина од с дополнительным обращением после главного – 10 строф, т. е. заметно больше средней длины гимна: Гораций пользуется дополнительным обращением для того, чтобы поддержать затянувшуюся заключительную часть гимна.

Уклонение от прямого (звательного) обращения к божеству встречается трижды. Один раз гимн пересказывается целиком в обращении к хору (I, 21: «пойте Аполлона, такого-то и такого-то, и Диану, такую-то и такую-то»), два раза – только его начальная, дооперативная часть (в риторическом вопросе, I, 31: «О чем молит Аполлона поэт? не о том-то и том-то…»; в повествовательном предложении, I, 19: «Венера с ее свитою вновь велит мне любить…»), а последующая просьба сохраняет свой вид (к богу, I, 31: «…даруй же мне, Аполлон…»; к прислужникам, I, 19: «…приготовьте же приношения для Венеры»). Эти примеры по малочисленности обобщению не поддаются.

В статическом прославлении божества встречаются такие мотивы: 13 раз – власть божества («Венера, владычица Страстей», «Диана, вспомогательница рожениц», «Вакх, сильный и в мире и на войне», «Музы, хранящие Цезаря»…), 10 раз – спутники божества (за Фортуной следуют Неизбежность, Верность и Надежда, за Венерой – то Амур, Грации, Юность и Меркурий, то Вакх и Вольность, за Вакхом – Себялюбие, Тщеславие и Неверность, а о лире сказано, что она угодна Юпитеру), 7 раз – место почитания божества (для Венеры – Книд, Пафос и пр., для Аполлона – Темпейская долина, Делос и Ксанф, для Дианы – Альгид, Эриманф и Краг в более «греческой», Альгид и Авентин в более «римской» оде), 6 раз – атрибуты божества (Аполлон с сияющими плечами, с колчаном и лирой, Вакх с бубнами и берекинфским рогом и пр.). Иными словами, для Горация на первом месте – отношение божества к людям и природе, на втором – отношение к другим божествам, на третьем – место его в пространстве и лишь на четвертом – собственный его облик: поэт воспринимает божество не столько наглядно, сколько умственно, зрительная ощутимость – не главная его забота. И это несмотря на то, что в ином материале, в изображении природы и быта, Гораций заслуженно стяжал славу мастера наглядности: в наших одах свидетельство этому – стихотворение о ключе Бандузии, III, 13. Видимо, гимн как жанр требовал от него большей отвлеченности.