Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Моя мать — тоже врач — была эвакуирована в казахский город Актюбинск вместе с больницей, в которой работала. Там она в самом конце войны познакомилась с польским евреем и вышла за него замуж.

Мой отчим — магистр Варшавского университета по философии и праву, отлично разбирался не только в философии, но и в политике. Гитлера он считал исчадием ада, а Сталина величайшим злодеем в истории. Убегая от сатрапов Гитлера, он оказался в сталинской империи. Поскольку хрен редьки не слаще, то, по его разумению, для того, чтобы уцелеть, нужно было превратиться в хамелеона, что он и сделал. Женившись в Актюбинске на моей матери, он сразу после войны потихоньку перебрался в Черновцы, где устроился на керамический завод начальником планового отдела, — типично еврейская должность в те времена.

В 1946 году, когда бывшие польские граждане косяком репатриировались в ставшую коммунистической Польшу, отчим не осмелился подать документы в ОВИР, опасаясь, что это будет расценено как нелояльность в отношении режима.

Лишь в 1962 году наша семья получила разрешение на выезд в Варшаву по личной просьбе президента Польской академии наук Тадеуша Катарбинского, не забывшего моего отчима — одного из лучших своих студентов.

Отчим — человек холодный и замкнутый — отличался безупречной вежливостью и галантностью — качествами, которые обеспечили порабощенной Польше сочувствие всего мира. Мы не были близки, но я всегда помнил, что когда однажды попал в беду, то он протянул мне руку помощи легко и естественно.

В детстве он иногда рассказывал мне похожие на притчи короткие истории. Вот одна из них: «В зеркальный зал забежала злая собака и увидела сотни ощерившихся злых собак. Потом забежала добрая собака и поняла, что мир населяют добрые собаки. Отсюда мораль: ты такой, каким ты видишь мир».

Никаких разговоров о политике он не вел, но его замечания поражали остротой ума и свидетельствовали о привычке к логическому мышлению.

От него, например, я узнал, что орудие, карающее зло, не всегда является благом и что Советский Союз выиграл войну потому, что русские боялись Сталина больше чем Гитлера.

Как-то раз, увидев, что я читаю книгу по астрономии, он сказал:

— Не забивай свои мозги ерундой. Вселенная бесконечна, а что не имеет конца, не имеет и смысла. Так зачем тратить время на бессмысленные вещи?

А однажды я услышал от него, что развитие цивилизации опережает развитие культуры и ведет народы к одичанию и гибели. Эта фраза поразила меня, и я тут же спросил:

— А что такое цивилизация?

Он коротко ответил: — Технический прогресс.

И тогда я задал вопрос, который интересует каждого:

— Существует ли Бог?

Он пожал плечами и серьезно ответил:

— Если и существует, то Он вне времени и пространства, а значит, для нас непостижим.

Я тогда не понял его. Не уверен, что понимаю и сейчас.

Черновцы называли еврейским городом.

Даже теперь, много лет спустя, мне требуется всего лишь незначительное усилие памяти, чтобы вновь увидеть перед собой его дома и улицы, ощутить их странное обаяние и теплоту нагревшегося за день асфальта.

С тех пор где я только не побывал, но всюду меня, как фата-моргана, сопровождал его зыбкий и, несомненно, давно изменившийся облик.

Когда же развалилась империя и появилась наконец возможность съездить в Черновцы, то я ею не воспользовался. Бродский был прав, когда сказал, что на место первой любви не возвращаются. А моя первая любовь все еще ходит по черновицким улицам. При мысли, что я могу встретить ту, которая когда-то была для меня самым прекрасным существом на свете, в облике ковыляющей куда-то старушки, мной овладевала черная меланхолия.

Я ведь с особой отчетливостью, так, словно это было вчера, помню зимний вечер, бесшумно падающий снег и ее приблизившееся, странно побледневшее лицо…

К тому же евреев в Черновцах почти не осталось, а вместе с ними исчез и неповторимый, присущий только этому городу колорит — тот самый «особенный еврейско-русский воздух», о котором с такой щемящей ностальгией писал когда-то поэт Довид Кнут.

— Евреи, — говорил Заратустра, — маленький народ, но в каждом конкретном месте их много.

По отношению к Черновцам это верно. Евреи не только жили в этом городе, начиная с XIV века, но иногда даже составляли в нем большинство.

Во времена помрачения духа — а их было великое множество — убийственные бури обрушивались и на маленькую общину черновицких евреев. Их лишали гражданских прав, изгоняли, грабили, насильственно крестили, обвиняли в отравлении колодцев, в ритуальных убийствах.

Но чем сильнее теснила евреев ненависть, тем сплоченнее и сердечнее становилась их семейная и духовная жизнь. Как дерево за землю, держались они за свой город. Они основывали здесь промышленные предприятия и банки, открывали артели и мастерские, преподавали в школах и университете, спонсировали культурные мероприятия. И они всегда прекрасно уживались с другими этническими группами, отношения с которыми строились на основе толерантности и взаимного уважения.

К началу самой невероятной и истребительной из всех войн, преобразившей мир и уничтожившей треть еврейского народа, в Черновцах проживало около пятидесяти тысяч евреев.

В июне 1940 года Советский Союз, пожиная плоды пакта Риббентроп — Молотов, аннексировал Черновцы вместе с Бессарабией и Буковиной. Начались аресты еврейских предпринимателей и интеллигентов. Большинство еврейских культурных и общественных учреждений было закрыто. Но все это оказались лишь цветики. Трагические события развивались стремительно в то ужасное время.

Уже через год — 30 июня 1941 года — Красная армия оставила город, и его заняли румынские и немецкие войска. Вся Бессарабия и Буковина с Черновцами были переданы Гитлером Румынии — верной союзнице Третьего рейха.

Конечно, Гитлер был главным игроком в кровавой мировой драме, но не следует недооценивать и роль его верного вассала, маршала и кондукэтора (румынский аналог фюрера) Румынии Иона Антонеску.

Каждая диктатура выражает какую-либо идею. Но любая идея по форме и содержанию уподобляется тому человеку, который ее осуществляет. И если фанатичный и импульсивный Гитлер был Савонаролой расовой теории, то сухой и сдержанный румынский диктатор являлся ее расчетливым прорабом.

Антонеску гордился своей арийской внешностью. Высокий рост, суровый лоб, классической чеканки профиль, властный изгиб тонких, словно резцом вырезанных губ. Похожий на местечкового еврея Гитлер почувствовал нечто вроде зависти, когда встретился с ним впервые, что, впрочем, не помешало глубокой симпатии, которую фюрер до конца испытывал к своему румынскому союзнику.