Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

После смерти матери ее место заняла Мария Кодама. Еще девушкой во время учебы в университете она восторженно слушала лекции Борхеса, потом была его секретарем. Мария Кодама, которая была почти на сорок лет младше писателя, стала его глазами, писала под его диктовку письма, читала ему книги, вела хозяйство. С этой женщиной в жизни Борхеса появились серьезные и глубокие отношения. С Марией писатель узнал, по-видимому, впервые, что такое настоящее счастье.

Мировая слава пришла к Борхесу поздно, в 60-е годы, когда его стали переводить на иностранные языки. К концу жизни он был увешан наградами, как рождественская елка игрушками. Ему присудили целый ряд международных премий. Он удостоился высших орденов Италии, Франции, Перу, Чили, Исландии, ФРГ, в том числе ордена Британской империи и ордена Почетного легиона. Кроме того, его избирают почетным доктором ведущие университеты мира. Но вся эта мишура была дарована ему слишком поздно. Что ему в ней, если к 55 годам он совсем ослеп.

И что ему все награды, если самой главной он так и не получил. Никому не показывая своего разочарования, он последние двадцать лет жизни с замиранием сердца встречал в октябре известие о том, что ему опять не присудили Нобелевскую премию. Но, как и Набоков, он делал все, чтобы выглядеть опытным игроком, которого не волнует проигрыш.

Когда в конце 1985 года у Борхеса обнаружили рак печени, он решил умереть в Женеве — городе, где прошла его юность. 14 июня 1986 года писатель скончался на руках Марии Кодамы и удостоился вечного упокоения на древнем женевском кладбище Королей.

Томас Мор, автор знаменитой «Утопии», светоч своей эпохи, блестящий знаток античной философии и литературы, выдающийся правовед, видный богослов, талантливый поэт и писатель, оригинальный мыслитель. Удивительно, что в жестокий XVI век; возвышенные увлечения и утонченные занятия Мора не только не вредили, но даже способствовали его головокружительной карьере, приносили деньги, новые владения и титулы. Правда, лишь до поры до времени.

Томас Мор долгие годы был доверенным лицом короля Генриха VIII, и он мог бы считаться его другом, если бы у столь одиозной личности вообще были друзья. Диккенс без всяких оговорок назвал его одним из величайших злодеев, когда-либо живших на белом свете. Историки не оспаривали этой оценки.

Томас Мор дважды был канцлером Англии, но когда Генрих VIII потребовал, чтобы он принес ему присягу как главе англиканской церкви, Мор отказался. Истинный католик, он признавал в церковных делах лишь авторитет папы и считал, что король никак не может быть главой церкви. За это его обвинили в государственной измене, пытали, заключили в Тауэр и приговорили к смертной казни. Подписанный королем смертный приговор предусматривал следующий ритуал:

«Влачить его из Тауэра по земле через все лондонское Сити в Тайбери, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь все внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на лондонском мосту». Спустя много лет в архивах был найден оригинал этого замечательного документа, написанный рукой Генриха VIII. Сразу после приговора Томас Мор простился сыном и дочерью, которые рыдали так, что не могли сдержать слез даже тюремщики.

Рано утром 6 июля 1536 года в Тауэр явился друг Мора Томас Поп, секретарь канцелярского суда.

— Вы будете казнены сегодня в 9 утра, и король соизволил заменить вам мученическую казнь простым отсечением головы, — сказал он со слезами на глазах.

— Поблагодарите от моего имени Его Величество за оказанную милость, — ответил Мор с выразительной усмешкой.

Было ранее утро. По небу медленно скользили серебристые облака, и ему казалось, что они провожают его в последний путь. Мор спокойно шел мимо людской толпы, собравшейся полюбоваться редким зрелищем. Лицо его было спокойным. Невыразимой благостностью веяло от всего его облика. Он не чувствовал страха, ибо уже перешел грань, отделяющую жизнь от смерти. Мучительные допросы и тюрьма подорвали его здоровье. Он исхудал. Мучительно ныли ноги, и каждый шаг давался с трудом. Он часто останавливался передохнуть, и тюремщики не торопили его. В его серых глазах светилась необычайная ясность и сила духа. Даже чувство юмора сумел он сохранить в самые страшные минуты. Подойдя к эшафоту, сказал коменданту Тауэра: «Прошу вас, помогите мне подняться, а уж вниз меня как-нибудь спустят без вашей помощи». И уже положив голову на плаху, попросил палача: «Еще секунду, г-н палач. Я только уберу бороду. Ее не надо рубить. Она ведь не совершала государственной измены».

Это были его последние слова.

Оскар Уайльд — один из самых парадоксальных умов в истории искусства. Всю жизнь он эпатировал общество, в котором жил, издевался над его моралью, привычками, принципами. Все тривиальное его раздражало, все безобразное отталкивало. Он не знал горя, не ведал страдания. Был эталоном элегантности и безупречного вкуса для всей Англии. Люди приезжали издалека, чтобы посмотреть, как он прогуливается по Пикадилли в безупречном костюме с цветком подсолнуха в петлице. Высший свет Лондона был от него без ума. Все повторяли его остроты, восхищались изумительными комедиями, заучивали наизусть целые страницы из «Дориана Грея». Единственное прибежище от пошлости, скуки и ущербности жизни он видел в искусстве (это слово всегда писал с заглавной буквы).

Он скрывался от скверны повседневности в созданном им стерильном мире, который населил утонченными героями своих произведений, такими же эстетами, как он сам. Свои вещи он отделывал с искусством ювелира, украшал фразами, вспыхивавшими самоцветами изумительной красоты, расцвечивал дивными афоризмами, неожиданными сравнениями, парадоксальными мыслями. Свой талант он ценил очень высоко. Как-то его попросили составить список из ста лучших книг. «Это невозможно, — пожал он плечами, — я ведь написал только пять».

В Лондоне у входа в его дом стоял нищий с протянутой рукой, в грязных жалких лохмотьях. Уайльд страдал от этого зрелища. Он заказал этому бедолаге костюм из дорогой ткани, мелом сам наметил места, где должны быть прорехи. С тех пор под его окнами клянчил милостыню нищий в живописном дорогом рубище. Эстетическое чувство Уайльда было удовлетворено. «Даже бедность должна быть красивой», — сказал он по этому поводу.