Алла Краско - Три века городской усадьбы графов Шереметевых. Люди и события

После начала войны с Германией граф С.Д. Шереметев, как и всякий русский патриот, внимательно следил за ходом военных действий. О том, что происходило на фронтах, он узнавал во время заседаний Государственного совета, из разговоров с информированными людьми, из газет. На фронте находился его сын граф Павел Сергеевич, письма которого как непосредственного участника и очевидца событий проливали свет на истинное положение дел. Настроение графа Сергея Дмитриевича, человека уже пожилого и не очень здорового, судя по письмам, менялось в зависимости от положения дел на фронте и от событий, происходивших в правительственных сферах.

Так, 6 октября 1914 года, после первых успехов на фронте, он оптимистично писал из Москвы в Петроград С.Ф. Платонову: «…Все мы теперь живем напряженно, прикосновенно к действиям на Западном и Восточном фронте… Враг наш нравственно уже разбит и крушение варварского бронированного кулака неизбежно. Мы можем отдохнуть на славных именах наших вождей, уже доказавших свою доблесть и способность. Остается пожелать только исчезновения тех из них, которые не оправдали доверия. Всеобщий подъем духа и твердая надежда на возрождение России дает великое удовлетворение и веру в торжество правого дела». В начале 1915 года настроение его было подавленным, он писал о предыдущем годе «недоброй памяти»: «…Готов и я пожелать себе дожить до конца этой великой войны и до истинного возрождения Отечества… Под всеми этими впечатлениями у меня развилось желание как можно меньше встречаться с людьми и сидеть дома, но это не вполне удается». 31 мая 1916 года в письме к Платонову из Михайловского он с гордостью писал о Брусиловском прорыве, о ста шести тысячах пленных, но в этом же письме есть и такие строки: «…но боюсь еще быть оптимистом. Общее дело и современные приемы не носят характера Мининского». Однако граф Сергей Дмитриевич допускал возможность взятие немцами Петербурга, поскольку еще в конце 1915 года вывез из Фонтанного дома в Михайловское некоторые особенно ценные родовые реликвии и часть архива.

В письмах к Платонову затрагивались и другие темы. Так, он писал о своем разочаровании деятельностью Императорского Русского исторического общества, очень ему дорогого, поскольку основателем РИО был князь Петр Андреевич Вяземский. В письме от 24 марта 1915 года он назвал РИО «нашим департаментом исторических дел», где мало жизни.

В его письмах ноября и декабря 1916 года звучит отчаяние по поводу «министерской чехарды» и разгула « распутинщины». Он, как и многие другие люди из высшего света, резко отрицательно относился к Распутину. 22 ноября 1916 года, на следующий день после своей знаменитой антираспутинской речи с трибуны Государственной думы, В.М. Пуришкевич записал в своем дневнике: «…Телефон трещал с утра до вечера… Бесконечное число лиц заносило мне сегодня визитные карточки в знак сочувствия. Среди них была масса от членов Государственного совета, и что мне особенно дорого, от старика графа С.Д. Шереметева, которого я привык любить и уважать наравне с покойным близким мне А.А. Нарышкиным, ибо оба они рыцари без страха и упрека».

Свое отношение к событиям 1916 – 1917 годов граф Сергей Дмитриевич предельно откровенно выражал и в письмах к младшей дочери, графине Марии Сергеевне Гудович. Она находилась в это время в Кутаиси, где служил ее муж. Эти уникальные документальные свидетельства времени находятся ныне в отделе рукописей Российской государственной библиотеки.

В письмах к дочери граф Сергей Дмитриевич не скрывал своей радости, когда пришло известие об убийстве Распутина. В письме от 20 октября 1916 года он писал об этом открыто и высказывал свою неприязнь к императрице, которую считал едва ли не главной виновницей того «нестроения», которое переживала страна: «…Скрыть нельзя общей радости, что нет более в живых этого рокового человека. Вчера вернулся Государь из Ставки вместе с Дмитрием… несчастная больная только что вернулась из Новгорода, где искала кликушу, …которая уже много лет не моется. Теперь она слегла и подает явные признаки ненормальности». «Несчастная больная» – это императрица Александра Федоровна.

В своих письмах он с болью писал о разобщенности общественных сил и видел в этом одну из причин случившихся событий. «…Лишь бы каждый человек исполнял свой долг перед Родиной, и эта любовь к родной земле, ее нуждам, если бы руководила стоящими на высоте, спасла бы Отечество от новых бед. Связь, основанная на общей любви к Отечеству, оборвалась… вот где корень всего нашего горя. Любить можно только вместе». Эти слова написаны им 23 марта 1917 года.

Из письма от 8 мая 1917 года: «…Моя главная болезнь нравственного свойства, ощущение обиды и безысходного горя, при невозможности уйти от злобы дня и при великой потребности жить вне водоворота „страстей мятежных“…»

Людей этого образа мыслей и времени принято называть консерваторами; по выражению русского философа и общественного деятеля начала XX века князя С.Е. Трубецкого, это была своего рода «партия консервативного романтизма». Некоторые его современники, такие как граф С.Ю. Витте, принадлежавшие к другому поколению и исповедовавшие другие идеи, называли графа Шереметева архиконсерватором и реакционером.

Сам же граф С.Д. Шереметев истово верил, что он честно исполняет свой долг, продолжая «старинную родовую традицию верной службы престолу и Отечеству в духе русских начал», как в общественном служении, так и в своей частной жизни.

Граф Сергей Дмитриевич Шереметев был человеком с очень непростым характером, о чем свидетельствуют многочисленные воспоминания тех, кто его знал.

С.Ю. Витте написал о нем в своих мемуарах: «…Я и моя жена были в хороших отношениях с графом С.Д. Шереметевым… Я с ним особенно сблизился через Сипягина, который был женат на сестре жены Шереметева. Когда я был министром финансов, Шереметев обращался ко мне с различными просьбами. После смерти (убийства) Сипягина это событие еще более сблизило семейство графа Шереметева с моим и меня с графом Шереметевым. Я, как и все знакомые с графом, знали, что он человек не совсем нормальный, человек с так называемым „зайчиком“, но все считали его за человека благороднейшего, рыцаря».

Петербургский юрист Константин Дмитриевич Бендер, женатый на двоюродной сестре графа Сергея Дмитриевича Марии Сергеевне Шереметевой, писал о нем в своих записках, опубликованных в эмиграции, с совершенно других позиций: «…Порывистый, нервный, вспыльчивый, впечатлительный, он, наверно, отталкивал от себя многих, из которых одни, более снисходительные, считали его странным, чудаком, а другие, более строгие, совсем несдержанным, взбалмошным человеком. Но такие мнения, думается, были односторонни, поверхностны и получились оттого, что этот человек, проведший всю свою жизнь в свете, был, странно сказать, очень робок, застенчив! Подойти к нему немного ближе – и вы не могли и не любить, и не уважать этого, по мнению многих, чудака. В чем выражались его чудачества, за которые его так осуждали? …Этот человек просто жил своей особой замкнутой умственной жизнью… был рассеян в обращении с людьми, мало обращая внимания на свою внешность, платье, и вот эти-то мелкие ничтожные подробности и создавали ему такую репутацию… В то же время этот „чудак“ говорил и писал на нескольких языках, знал наизусть Пушкина, был превосходный чтец, большой знаток русской старины, …все время искал общения с учеными, …и читал, читал без конца… Много ездил по белу свету, много видел, знавал выдающихся людей своего времени. Россию он любил всей душой, верил в нее неколебимо».