Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В тот же день мы ездили с Катей в Нерум, где наняли на лето помещение. Кстати отмечу, что мои запасы крон стали подходить в это время к концу, ибо я получал из Красного Креста 750 крон в месяц, а жизнь на четырех обходилась не меньше 1200. Помогло мне то, что директор страхового общества «Саламандра» Н. А. Белоцветов согласился выдать мне из средств общества ссуду в 12 000 крон, по 1200 крон в месяц из 6 % годовых.

На следующий день после поездки в Нерум у меня были два оригинальных по своей противоположности известия о большевиках. Д-р Мартини из Датского Красного Креста в Москве сообщил, что большевики везут свои войска против Финляндии, а из Стокгольма сообщили, что Чичерин заявил американскому послу, что они принуждены оставить и Петроград, и Москву.

Много споров и разговоров было у нас в то время по поводу проекта Нансена о доставке в Россию американского хлеба для продовольствования голодающих. Настроение наше было против этого проекта, и мы решили против него протестовать. Против этого был Безобразов, находивший, что надо под видом американских агентов ввести, по соглашению с Нансеном, белогвардейцев, и в удобный момент поднять в Петрограде восстание. По существу горячо восстал против нашего протеста И. Гессен, проезжавший как раз тогда в Берлин из Финляндии. В конце концов, наш протест, написанный товарищем министра Остроградским, был направлен в Париж князю Львову, который, однако, его дальше в Мирную конференцию не направил.

Необходимость для белых работать в лимитрофах привела нас к обсуждению вопроса об их независимости. Были в нашей среде и сторонники ее признания, и противники. Однако, на этот раз, по моему предложению, было решено оставить вопрос открытым, дабы не вызывать обострения в нашей среде.

3-го мая у Чаманского были собраны несколько журналистов, которым он сделал сообщение о работе в России Датского Красного Креста. После их ухода явился очень взволнованный Филипсен с сообщением, что все представители этого Красного Креста арестованы, и спрашивал нас, кого надо арестовать в виде репрессий в Дании. Впрочем, большевики сразу датчан выпустили, и дальнейших последствий дело не имело.

Один из датских журналистов сообщил мне в этот день, что в Дании секретарем Австрийской миссии состоит барон Реден-Беннигсен. Так как я ничего про этот род не знал, то навел о нем справки и узнал, что один из Реденов, владевших частью земли в Беннигсене (имение под Ганновером), в 70-х годах прошлого столетия получил в Австрии баронское звание и, по-видимому, стал присоединять к своей фамилии и название имения.

В мае в Русском обществе были инженер Мещерский и князь В. М. Волконский, не поладивший в Финляндии с кругами Юденича и перебравшийся в Данию, где собралась понемногу и вся его семья. Позднее он вошел в состав Комитета и, кажется, был потом одно время и его председателем. В Финляндии с ним работал полковник Дурново, сын П.Н., и генерал Арсеньев, оба стоявшие на ярко германофильской точке зрения. Затем появился у нас капитан 2-го ранга Бок, зять Столыпина, хлопотавший о помощи отряду Ливена, сформировавшемуся из русских в Латвии и упорно оборонявшему Латвию от большевиков, продвигавшихся понемногу к Либаве. Опять поговорили и опять ничего не сделали. Сделал еще сообщение о положении в Германии Ф. Н. Безак. Наконец, в конце мая Чаманский стал вести переговоры о займе для Юденича. Он пошел иным путем, чем мы, но тоже безуспешно.

В мае местный капиталист Плум предложил было Русскому обществу устроить заем для помощи нуждающимся русским. По поводу распределения имеющих быть полученными сумм произошли даже пререкания между двумя русскими Обществами, но, в конце концов, никто из этого источника ни одной кроны не получил. Позднее Безобразову удалось чрез другого миллионера — Андерсена, устроить выдачу ссуд тем русским, которые имели состояния в России, под обеспечение их потерянными имуществами, но таких счастливцев оказалось очень немного. Первоначально и я был внесен в их список, но в виду моего отъезда во Францию, я этой ссудой не воспользовался.

24-го мая 1919 г. из Копенгагена ушел в Архангельск пароход «Север», на котором отправились все наши доктора и военные, пожелавшие поступить в Северную армию. В 1895 г. я плавал на этом «Севере», тогда именовавшемся «Ломоносовым». Как он был теперь загажен! Команда на нем была распущенная и грязная.

В мае же на Север проехала из Германии группа офицеров, которых мы принимали в Русском обществе. Это были люди, по-видимому, решительные и милые. Что-то с ними сделалось?

С 14-го у наших девочек начались экзамены: у обеих они прошли блестяще, на круглую пятерку. Марина сдала экзамен за 2-й класс гимназии, Анночка же — на аттестат зрелости, первой из шести экзаменовавшихся, 4-х девиц и 2-х молодых людей. После этого она летом выучила еще английскую стенографию.

В апреле и мае началась тяга русских из Дании в Англию, и особенно во Францию. Из наших знакомых уехал Лелянов, которому устроили в Русском обществе прощальный чай. Впрочем, продолжали появляться и новые лица: приехали генерал Фогель и князь Шаховской, бывший министр торговли. Оба они устроились быстро в какое-то пароходное дело и хорошо заработали в нем на продаже пароходов этого предприятия. Упомяну также про семьи Бернар и Остроградских, тоже появившихся под конец моего пребывания в Дании. Остроградский умер года через три в Германии, а жена его, рожденная Веретенникова, позднее в Ницце покончила с собой из страха пред голодной смертью. Когда-то она славилась своими победами, и ее первым мужем Шиловским был ей посвящен известный романс «Тигренок». Я, однако, никак не мог понять, чем она в свое время всех прельщала — никаких следов какой-либо красоты в ней не было.

В середине мая пересдали мы нашу квартиру с начала июня графу Граббе, бывшему командиру Конвоя. Он мало сходился с Копенгагенской колонией, ибо ему ставили в укор то, что после революции он столь быстро бросил Государя. Еще более чуждались, впрочем, бывшего в Копенгагене несколько позднее Воейкова, за его некрасивую роль в последние годы перед революцией.

В конце сентября 1917 г. я был командирован Центральным Комитетом о военнопленных, в состав которого я входил в качестве представителя Главного Управления Красного Креста, в Копенгаген для участия в Конференции по делам о военнопленных, имевшей собраться там по инициативе Датского Красного Креста из представителей России и Румынии с одной стороны, и Германии, Австрии и Турции — с другой. После упорной, почти месячной работы, нашей делегации удалось достигнуть с нашими противниками соглашения по большинству вопросов, и мы собирались уже возвращаться в Петроград, когда пришло известие о большевистском перевороте. Как и в России, так и в Скандинавии, никто тогда не верил в длительность большевистской власти, все ожидали ее падения не позднее Нового Года, считая, что им не справиться с продовольственными затруднениями. Припоминаю я встречу в эти дни с итальянским послом в Петрограде — Карлотти, первым очевидцем захвата власти большевиками, который всех уверял, что большевиков хватит не более чем недели на 2–3.