Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В Полях корпус разделился. Отряд Балаховича пошел на Юг, занял без затруднений Гдов, оттуда двинулся на Псков. Здесь он был, однако, предупрежден эстонцами, которые тоже перешли в наступление. По всему их дальнейшему поведению мне потом казалось, что это было вызвано желанием захватить в Пскове военную добычу, понятие которой толковалось ими и здесь, и в других местах весьма широко. Мне пришлось, например, столкнуться потом с жалобами на недостаток на наших железных дорогах телеграфных аппаратов, снятых эстонцами именно как военная добыча. Ею объявлялся ими и весь подвижной состав железных дорог. Русским войскам оставлялся лишь тот, который они захватили сами непосредственно. При взятии Гдова было захвачено и казначейство с 4 000 000 рублей. Кажется, к этому моменту относится рассказ о разделе казенных денег Балаховичем между всеми чинами отряда. Много рассказывали потом про два вагона сахара, найденные здесь же, на станции, которые стали затем объектом коммерческих операций разных темных героев тыла, дав им громадный по тем временам заработок, ибо сахар нигде нельзя было достать.

После отделения отряда Балаховича главные силы Корпуса повернули на северо-восток, в направлении Балтийской железной дороги, на которую и вышли совершенно для большевиков неожиданно у станции Веймарн. Уже после ее захвата сюда пришел пассажирский поезд красных. Этот захват вынудил большевиков очистить Ямбург и наскоро отходить на Север по шоссе. Началось их преследование и по шоссе, и по железной дороге. Попытки красных задержаться были неудачны, и они очень скоро были отброшены почти до самой Гатчины. Весьма вероятно, что белые смогли бы дойти до Петербурга и захватить его, но в этот момент вмешался Юденич и отдал распоряжение остановить дальнейшее наступление. Причиной этого было отсутствие в распоряжении армии сколько-нибудь значительных запасов продовольствия, и для самой армии, и особенно для населения освобождаемого района. Почти всеми признавалось, что взять Петербург возможно, но это значило бы подвергнуть население его еще большим лишениям, чем при большевиках. Как мне потом рассказывали, в близких к Юденичу кругах Гельсингфорса очень опасались, что Родзянко, начавший и проведший всю операцию совершенно независимо от Юденича, откажется теперь подчиниться этому приказу. Этого, однако, не случилось, и наступление было остановлено.

За время его первоначальная численность армии с 2500 человек возросла до 18 000, не считая, кроме того, большого числа пленных, не пожелавших вступить в ряды белых. Конечно, такое увеличение армии не могло, казалось бы, не сказаться первоначально на ее стойкости, но очень быстро вновь сформированные части вступили в строй, и многие из них, особенно получившие подходящих командиров, дрались прекрасно. В это время армия получила следующий вид: главную ее часть составлял 1-й корпус, которым командовал все время, начиная с боя у Полей и до заключения вообще всей деятельности армии — генерал граф Пален. В состав его входили 2-я и 3-я дивизии и конно-егерский полк. 1-я дивизия, которой командовал Дзерожинский, в состав этого корпуса не входила, и действовала все время отдельно. Также совершенно обособленно действовал и отряд Балаховича, численность которого повысилась до 7–8 тыс. человек. Балахович никакого начальства над собой не признавал и большею частью игнорировал как Родзянку, так в равной мере и Юденича.

Кавалерии в составе армии было очень мало: Конно-егерский полк в 1-м корпусе и Конный полк Балаховича-младшего в отряде его брата. Артиллерия была очень слаба и, кроме того, материальная ее часть была очень истрепана. У армии был и свой бронепоезд, но кустарного производства, совершенно неспособный выдерживать состязание с поездами большевиков.

Чтобы не возвращаться позднее к вопросу об организации армии упомяну еще, что после устранения Балаховича, отряд его образовал 4-ю дивизию, командовавший которой князь Долгоруков, бывший командир одного из кавалерийских корпусов, при гетмане бывший защитником Киева от петлюровцев. Перешедший в июне из Латвии отряд князя Ливена образовал 5-ю дивизию. Сам Ливен прибыл вместе с отрядом, но был столь еще слаб, что принять командование над ним не смог, и фактически дивизией командовал все время его помощник подполковник Дудоров. Позднее, уже в сентябре, была образована еще 6-я дивизия. 2-й и 3-й дивизиями командовали полковник Ярославцев и подполковник Ветренко.

Весь командный состав очень быстро продвигался вперед в чинах. Балахович-старший побил, кажется, рекорд, продвинувшись за год из штаб-ротмистров в генерал-лейтенанты. Но наряду с ним продвигались почти столь же быстро и многие другие, например, поручик Видякин в течение полугода стал полковником и дежурным генералом армии. Впрочем, эта погоня за чинами обуяла и гражданских лиц. Приказом Родзянко был, например, образован корпусной суд, председатель и прокурор которого ходили в погонах действительного статского советника, тогда как первый из них, мой товарищ по Правоведению Васильев был адвокатом, второй же, Ляхницкий — прокурором окружного суда, назначения Керенского. Один из членов этого суда, тоже адвокат, щеголял зауряд-полковником. Еще более забавное явление видел я в Отделе внешних сношений штаба армии (позднее — Министерство иностранных дел правительства Лианозова): молодого, причисленного к старому министерству некоего Барща, переименованного теперь в зауряд-капитана. Мне рассказывал дежурный генерал, что этот молодой человек долго хлопотал о производстве в этот чин по гвардии, чтобы сряду потом быть переименованным в подполковники по армии.

Объяснить подобное увлечение чинами и, одновременно с этим, и званиями именно в послереволюционное время я положительно не могу. Ведь именно тогда все внешние различия так радикально стерлись! Позднее, при Юдениче, этот корпусной суд был упразднен и заменен судом армии, в состав которого вошли профессиональные военные судьи. Прежний его состав был в большинстве оставлен за штатом, и в числе их и Ляхницкий. Это сделало его ярым врагом Юденича, так что он принял участие в его арестовании Балаховичем уже после ликвидации армии, когда только вмешательство эстонских властей побудило этих господ освободить их пленника. Служебной деятельности этого прокурора я ближе не знал, но приведенные мною данные заставляют меня сомневаться в ее основательности.

В Эстонию я приехал с деньгами для Красного Креста и с некоторыми к нему поручениями. Делалось ли здесь что-нибудь в этом отношении — в Скандинавии мне было совершенно неизвестно, и посему я должен был установить связь с несколькими краснокрестными деятелями и передать им привезенную сумму. В Ревеле я узнал, что как раз перед моим приездом, живший здесь бывший главноуполномоченный Северного фронта, член Госсовета А. Д. Зиновьев собрал местных деятелей Красного Креста и образовал Особое управление Красного Креста при армии. Пригласил он в состав его и меня. Деятельность Креста и в это время, и позднее свелась к содержанию нескольких подвижных лечебных заведений. Все время ясно сознавалась необходимость улучшения перевозки больных и раненых, производившейся в самых примитивных условиях, однако это оказалось Красному Кресту непосильным: не было в Эстонии соответствующих повозок, а главное, совершенно отсутствовали лошади, единственным источником получения которых было крестьянские население, и так оставшееся совершенно без этого основного элемента своего хозяйства. Поневоле пришлось ограничиться одними госпиталями и лазаретами.