Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В Ямбургском уезде под флаг Красного Креста стали все лечебные заведения земства, во главе которого находился в это время бывший член Гос. Думы Евсеев. Благодаря энергии его и весьма популярного в крае врача д-ра Иванова, эти больницы были восстановлены и приведены в прежний их дореволюционный вид. При эвакуации Ямбурга они были переведены в Нарву и продолжали свою работу здесь. Кр. Крест старался работать планомерно, но это удавалось ему далеко не всегда. Припоминается мне, как Зиновьеву приходилось, например, выдерживать натиск жены Родзянко, настаивавшей на открытии санатории в Нарве. У Красного Креста была масса других, более насущных неудовлетворенных нужд, чем эта санатория, но, с другой стороны, большинство средств Кр. Креста получалось от военного ведомства, то есть зависело от санкции супруга г-жи Родзянко. Следовательно, приходилось вести дипломатические переговоры и стараться никого не задеть.

Заговорив о Зиновьеве, коснусь здесь инцидента с его высылкой из Эстонии. Возвращаясь 14-го июля с приема во французской миссии, он был ночью остановлен полицейскими, потребовавшего у него разрешения на право хождения в поздние часы. Случайно он забыл это разрешение дома, почему был отведен в участок, откуда по выяснении недоразумения был отпущен. Через несколько дней, однако, ему было предъявлено требование уплатить штраф за появление в публичном месте в пьяном виде и оскорблении полицейских. Образчик порядочности и корректности, он с возмущением отказался от этого, заявляя, что уплатой штрафа он признал бы себя виновным, что для него было этически невозможно. В ответ на это распоряжением эстонского министра внутренних дел он был выслан за пределы Эстонии. Правда, через два или три месяца, которые он провел в районе Северо — Западной армии, это распоряжение было отменено по настоянию союзных властей, и Зиновьев вернулся в Ревель. Тем не менее, такая высылка социалистическим министром видного русского общественного деятеля за оспариваемое им мелкое нарушение явилось фактом совершенно исключительным даже в мартирологе русского беженства. Правда, люди опытные винили во всем самого Зиновьева за то, что он не дал своевременно кому следовало взятки, но для этого нужна была особая психология, которой Александр Дмитриевич не обладал.

Красный Крест проработал на фронте и в Эстонии до ликвидации Северо-Западной армии, когда помимо его ведома и вопреки всем международным конвенциям все его имущество было передано Юденичем эстонскому правительству. Никакие протесты в Международный Кр. Крест, организацию, вообще, как показала практика, бессильную, не помогли, и старый русский Кр. Крест всего своего имущества лишился.

Уже сряду по приезде в Ревель я убедился, по ознакомлении с обстановкой работы Кр. Креста, что дела мне в нем там будет слишком мало, и решил предложить свои услуги для работы по гражданскому управлению освобожденных от большевиков местностей. В то время в Ревеле, кроме Отдела снабжения армии, находился Отдел внешних сношений. Во главе его состоял подполковник генштаба К. А. Крузенштерн, с которым меня соединяла работа по Гос. Думе и по Кр. Кресту еще с 1907-го года. Будучи избран в Гос. Думу, я застал в ней Крузенштерна еще молодым человеком, сперва как помощника делопроизводителя Комиссии Гос. Обороны, в которой я все время до революции был членом, а потом и делопроизводителем ее. В 1915 г., будучи назначен главноуполномоченным Кр. Креста Западного фронта, я встретил здесь К.А. особоуполномоченным при 10-й армии. Вскоре он, однако, оставил Кр. Крест и ушел в Генштаб, к службе в котором был ранее признан негодным по слабости зрения и здоровья. В 1917 г. я и встретил его вновь уже в штабе фронта. В Северо-Западной армии ему были поручены сношения с союзниками и, главное, с эстонцами. В армии он пользовался репутацией одного из самых способных ее деятелей. И, действительно, будучи, кстати, человеком очень симпатичным, он обладал живым находчивым умом. К сожалению, подчас он слишком увлекался своими идеями, не считаясь с реальной обстановкой. Так, например, вскоре после моего приезда, Родзянко по его совету признал независимость Эстонии, исходя из соображения, что эстонцы сряду дадут армии все ей необходимое, она сможет сряду взять Петроград, а затем месяца через два Колчак сообщит, что он с Родзянкой не согласен. Увы, все эти мечты не оправдались и эстонцы армии ничего не дали. ‹…›

С начальником Отдела снабжений полковником генштаба Поляковым я познакомился в Ревеле впервые, произвел он на меня очень благоприятное впечатление, которое сохранилось и позднее, несмотря на то, что, в общем, в армии создалось к нему скорее враждебное отношение. Это был человек, несомненно, умный и энергичный. Стремление бороться со злоупотреблениями, которых было немало, у него несомненно было, но не всегда из его попыток что-либо выходило. Мне пришлось видеть у него, например, переписку по жалобе корпусного контролера на того же Пермикина, о котором я упоминал выше в связи с рассказом об уходе Вандама. Получив требование контролера о представлении отчета в израсходовании полученного им аванса, Пермикин явился к нему и заявил: «Если, такой-сякой, ты еще раз позволишь себе писать мне такие бумаги, то вот что получишь», — и показал ему револьвер, которым все время играл. Родзянко, которому эта жалоба была доложена Поляковым и при котором Пермикин в это время состоял, только посмеялся, и никаких последствий она не имела. Наоборот, за зиму он из полуэсаулов попал в войсковые старшины. Позднее мне пришлось прочитать, что в Польше этого Пермикина тяжело ранил какой-то офицер. Меня это не удивило. Еще в Ревеле мне рассказал полковник Валь, что был случай, что Пермикин, подойдя к группе пленных красноармейцев, уже обобранных и стоявших в одном белье на холоду, поднял у одного из них рубашку и без всякого повода выстрелил ему из револьвера в живот.

Несмотря на его трусость, его не следует смешивать с его братом, храбрым командиром Талабского полка: он пользовался популярностью среди офицеров, особенно молодых, ибо спаивал их на деньги, полученные самыми своеобразными способами. При таком отношении к делу высшего начальства задача Полякова очень затруднялась, и если принять во внимание, что ему приходилось все время заботиться о снабжении корпуса, а затем и армии, при полном почти отсутствии денег, то не удивительно, что нарекания на его деятельность были и постоянны, и многочисленны. Поляков был один из немногих военных чинов армии, интересовавшихся общественными настроениями, с которыми он ближе познакомился в одной из московских тюрем, где судьба свела его с руководителями белого движения в центре России. К сожалению, при всем своем интересе к общественным вопросам, именно он никакого отношения к вопросам гражданского устроения края не имел.