Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

На Западном фронте я забыл отметить еще одно учреждение — организацию помощи душевнобольным. У военного ведомства ничего в этой отрасли не было, и всю ее пришлось создать Красному Кресту. На Северо-Западном фронте ею руководил известный психиатр д-р Реформатский, с которым я был знаком еще с 1907 г., когда я был председателем Больничной Комиссии в Петрограде; это был человек очень дельный, порядочный и хороший организатор, но, как это часто бывает у пожилых психиатров, он сам производил несколько странное впечатление. Организация его заключалась в приемных покоях около фронта, откуда душевнобольные перевозились в тыловые лечебные заведения. Организация эта функционировала все время вполне правильно, и никаких жалоб на нее мне не приходилось слышать.

Настроение в Петрограде осенью 1916 г. было скверное, самое тыловое. Не было веры в успех, передавали рассказы про упадок духа в войсках даже на фронте, все брюзжали, ныли, возмущались, правда, с полным основанием, министерской чехардой, ругали Распутина и Государыню, но о революции еще не говорили. За это время министры, действительно, менялись постоянно. Назначенные летом 1915 г. более, не скажу, либеральные, но порядочные министры, уже осенью того же года ушли вместе с некоторыми старыми министрами, в числе коих был и Кривошеин, за обращение к Государю с указанием о необходимости сменить Горемыкина. Правда, через полгода и этого последнего заменил Штюрмер, но новые министры были не лучше старых. Начались на верхах власти скандалы, о каких раньше и не слыхали. Около министров стали вертеться такие темные личности, каких раньше не видывали. Около Алексея Хвостова — Ржевский, около Штюрмера — Манасевич-Мануйлов и около их обоих князь Андроников. Хвостова самого упрекали еще раньше в разных некрасивых делах, Штюрмера называли взяточником, еще когда он был губернатором в Ярославле.

Влияние Распутина, раньше только предполагавшееся, стало всюду проявляться явно. Даже митрополит Петроградский Питирим был сюда назначен благодаря поддержке Распутина, и держался благодаря связям с ним. Если Хвостов и слетел вскоре, то благодаря неудачно затеянному им покушению на жизнь Распутина при участии такой личности, как Ржевский, отданный мною под суд. Другие министры, наоборот, слетали обычно за свою порядочность. Та к министр юстиции А. А. Хвостов (дядя Алексея) был смещен из министров за отказ прекратить дело Сухомлинова, а через месяц и совсем уволен. Немало вредила в это время престижу власти и военная юстиция, особенно комиссия генерала Батюшина, возбуждавшая громкие дела, бросавшая в массы клич об измене, но затем вынужденная по недостатку улик прекращать дела (например, Киевских сахарозаводчиков или Митьки Рубинштейна), что вызывало толки о произволе или, что еще хуже, о вмешательстве в эти дела через Распутина самой Верховной власти.

Наконец, к общему удивлению даже членов Гос. Думы, на пост министра внутренних дел в сентябре 1916 г. был назначен товарищ председателя Гос. Думы А. Д. Протопопов. В среде Гос. Думы это вызвало почти возмущение. Мы знали его хорошо, многие с 1907 г., знали, что это человек несерьезный и с маленьким образованием. В 3-й Думе он сидел в Рабочей комиссии, где вместе с бароном Тизенгаузеном проводил, иногда не без успеха, точку зрения промышленников; затем он был докладчиком по законопроекту об изменении Устава о Воинской Повинности, и на этом его работа в Думе закончилась. Сперва он был на левом крыле октябристов, а затем постепенно стал склоняться вправо. Все знали его, как оратора, говорившего фразы иногда красивые, но всегда удивительно бессодержательные. ‹…›

Вспоминаю, как он попал в товарищи председателя Думы. В конце мая 1914 г., недели за две до роспуска Думы на лето, товарищ председателя А. И. Коновалов отказался от несения этих обязанностей. Место это принадлежало левому крылу, но оно отказалось от указания какого-либо кандидата, и в результате нашей партии земцев-октябристов, имевший в президиуме уже двух своих членов — Родзянко и Варун-Секрета, пришлось выставить своего кандидата на эту должность. За три месяца до этого, перед выборами Варун-Секрета, когда отказался Волконский, то был выставлен сперва я, но меня тогда отвели кадеты, как говорили, не то за мое юдофобство, не то за финляндские законы. Поэтому и теперь во фракционном собрании сперва было указано мое имя, но меня не было в Петрограде, я как раз уехал на неделю в отпуск в Рамушево, а без моего согласия не сочли возможным ставить мою кандидатуру. После этого кто-то назвал Протопопова, и так как к нему относились во фракции хорошо, то возражений не нашлось, тем более, что выборы производились на две недели, до перерыва. Однако летом этого года началась война. Зимой, когда собралась Дума, было решено, чтобы не возобновлять старых споров, переизбрание президиума лета 1914 года, и таким образом Протопопов укрепился на этом месте. В качестве товарища председателя Думы он вошел в состав Особого Совещания по Обороне, а весной 1916 г., когда было решено отправить нашу парламентскую делегацию ознакомиться с положением дела у союзников, то во главе ее стал опять же Протопопов, ибо считали, что Родзянко выезжать из России не должен, а Варун-Секрет иностранных языков не знал.

Поездка эта дала возможность Протопопову представиться Государю и сделать ему большой доклад о виденном за границей. Этот доклад очень понравился Государю, и месяца через два Протопопов был неожиданно для всех назначен министром внутренних дел. Выяснилось при этом, что еще весной Родзянко говорил Государю о Протопопове, как о кандидате на пост министра торговли, но я себе этого иначе объяснить не могу, как тем, что Протопопов сумел подъехать к Родзянко, очень падкому на лесть, восхвалением его образа действий. Только после назначения Протопопова стало известно, что он уже некоторое время через врача Бадмаева познакомился с Распутиным и его кругами, и, по-видимому, этим путем и сделал карьеру. О чем, однако, совершенно тогда не говорили, это что Протопопов, с одной стороны, уже, по-видимому, болел, прогрессивным параличом в начальной стадии (это утверждали наши сочлены-врачи), а затем, что он пользовался своим положением во время войны, чтобы влиять на Военное министерство для проведения в последнем разных дел, в которых он был так или иначе лично заинтересован (рассказывал мне про это уже после революции генерал Маниковский, определенно называвший эти дела темными).

Попав в министры, Протопопов сразу поссорился с Родзянкой, взяв к себе на правах товарища министра известного Курлова, своего бывшего однополчанина, человека в достаточной мере скомпрометированного. Назначить его прямо товарищем министра, однако, постеснялись, а указ о возложении на него несения обязанностей товарища министра Сенат отказался опубликовать, почему Курлов оказался вскоре без официального положения, продолжая, однако, оставаться близким к Протопопову человеком и работать в министерстве. Уже назначение Курлова возмутило многих думцев, сведения же о близости Протопопова к Распутину отшатнули от него и остальных. Уже около 1-го октября на квартире у Родзянки состоялась беседа Протопопова с бюро Прогрессивного Блока. Сильно запоздавший Протопопов своими заявлениями произвел на всех столь странное впечатление, что именно после этого вечера пошли разговоры о его ненормальности, на что тогда первый указал Шингарев, сам врач по профессии. Кстати, сразу оказалось, что Протопопов совершенно не умеет работать и не умеет распределять своего времени. В результате он ничего не успевал сделать своевременно, все страшно затягивал и с делами не успевал знакомиться.