Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Повторяю, однако, что, несмотря на общее недовольство властью, до осени революционного настроения не было не только в деревнях, но и в Петрограде. Несмотря на некоторое вздорожание всего, лишений еще не приходилось испытывать, и все можно было достать. Однако, как раз к этому времени относится мера, которая потом имела фатальное значение. В августе было собрано совещание, которое должно было установить цены, по которым в разных губерниях должны были закупаться хлеба. В виду вздорожания стоимости производства их, все члены совещания — сельские хозяева и в числе их Родзянко, высказывались за повышение этих закупочных цен, и к ним присоединились сперва большинство Особого Совещания по продовольствию, а затем и Министерство земледелия. Хотя повышение цен было и небольшое, однако, меньшинство во главе с Шингаревым и статистиком Громаном, не успокоилось и сумело привлечь на свою сторону Алексеева, который к этому времени стал вмешиваться в целый ряд вопросов, казалось бы, прямого отношения к его должности начальника штаба Верховного Главнокомандующего не имевших.

Алексеев опротестовал постановление Совещания и добился того, что повышение цен было отменено; основывался он, главным образом, на том, что повышение цен на хлеб вызовет недовольство населения, которого необходимо избежать. Тогдашний министр земледелия гр. А. А. Бобринский вскоре после этого ушел из министров (тем более, что в это время Государь стал проявлять свое сочувствие идее Протопопова о передаче продовольственного дела в Министерство внутренних дел). Но положение сразу ухудшилось — деревня перестала продавать хлеб, закупленные запасы его стали уменьшаться, тем более, что и вообще-то его в виду сокращения запашек уродилось, несмотря на недурной урожай, значительно меньше. С этого времени и начались у нас собственно продовольственные затруднения, хотя сказываться они стали не сразу. К этому времени относится также и сокращение запасов разного рода топлива, в частности угля. Количество рабочих в каменноугольных копях значительно увеличилось, но в виду их неопытности производительность их труда упала, и количество добываемого угля недостаточно возросло. Не хватать стало и чугуна, но здесь вследствие увеличения требований на него для нужд войны. К концу года появились и более грозные признаки: из-за недостатка топлива стали останавливаться доменные печи, правда, пока в небольшом количестве. Однако пока это ухудшение все еще шло понемногу, и только в конце декабря и в январе положение стало более серьезным.

После 20-го декабря начались суровые морозы и длились почти весь январь, доходя в Сибири до 40 градусов Реомюра, и повсюду с заносами. В Сибири результатом этих морозов было охлаждение десятков паровозов, выход их из строя и сокращение и замедление движения. Когда на Рождество мы приехали в Рамушево, то все разговоры там шли о получении продуктов из кооператива, через который Земство распределяло все полученное от продовольственных организаций. Ржаную муку получали довольно свободно, но пшеничной муки и сахара было уже мало, и сразу начались пререкания о неправильном их распределении из кооперативов. Недостаток, вообще, муки стал на севере выясняться уже до декабря, и мне в это время пришлось не раз бывать в Управлении Главноуполномоченного по продовольствию, прося об увеличении нарядов вагонов в нашу Новгородскую губернию; бывал я там и единолично, и в составе целых депутаций от Земства.

Управляющим Канцелярией Главхлеба был в то время Н. Н. Малышев, коренной делопроизводитель канцелярии Гос. Думы, ведавший до войны делопроизводством Комиссии по Городским делам, в которой я был председателем. Человек работящий и дельный, он и здесь разбирался во всех предъявляемых ему с разных сторон требованиях, очень быстро и спокойно, но к концу, по-видимому, положение стало становиться сильнее его. Обычно, выслушав просьбы наши, он вызывал для справок и указаний одного из своих помощников, фамилия которого у меня врезалась в память своей своеобразностью — Зефиров; еще молодой человек, он, видимо, занимал маленькое место, ибо Малышев его не сажал и с нами не знакомил. По-видимому, именно он через два года, тем не менее, оказался у Колчака министром продовольствия, но не удержался на этом месте и даже как будто за какие-то подряды им сданные попал под суд.

Рассказы о разных материальных затруднениях страны увели меня немного вперед, и посему мне приходится вернуться назад, к октябрю 1916 г. Повторяю, что в то время не было еще определенно революционного настроения, но известное недовольство было уже в массах. Как раз, однако, к этому времени относится, как я узнал позднее, образование первой группировки общественных деятелей уже революционного характера, наметившая князя Львова, Челнокова, Коновалова, Кишкина и Бубликова в качестве руководящего центра. Кто-то из них (не помню, кто именно) приехал в Петроград и попытался привлечь к этому центру и Бюро Прогрессивного блока Гос. Думы. Как мне потом говорил Н. В. Савич, вопрос этот подвергся обсуждению в очень небольшом кружке думцев, в числе коих был и сам Савич, и М. В. Родзянко. Предложение москвичей сочувствия не встретило, и было единогласно отклонено. Несмотря на очень ограниченный круг участников этих совещаний, о нем узнал Департамент полиции, а затем и Протопопов, который потом в ноябре, во время бурных заседаний Думы, сгоряча про эти совещания сказал Родзянке и Савичу, обвиняя левых в подготовке революции.

Настроения Петроградского гарнизона мы не знали (о разгроме лавок осенью 1916 г. мало кто слышал, и не придавали этому значения), но следует отметить, что именно летом 1916 г., по настоянию Алексеева Петроградские части стали укомплектовывать и местными фабричными рабочими, тогда как раньше по соображениям полицейским в них назначались почти исключительно призываемые из сельских местностей. Вполне понятно, что это облегчило революционную пропаганду этих частей, что очень скоро и сказалось. Позднее, в Дании, В. М. Безобразов уверял меня, что он, как командир Гвардейского корпуса своевременно протестовал против этого, но так ли это было действительно, не знаю.

Замечу еще одно — военные операции после успехов начала лета 1916 г. пошли хуже, немцы, заменившие австрийцев в самых серьезных пунктах Галицийского фронта и на Волыни, быстро закрепились здесь, и наши войска, все еще слабо технически оборудованные, разбились в упорных атаках. В числе их были, например, такие корпуса, как Гвардия на Стоходе и 3-й Кавказский корпус под Бржезанами. Стоходские бои вызвали в Петрограде целую бурю негодования неудачными распоряжениями в них начальства, командующего Гвардейским отрядом ген. Безобразова и командира 1-го Гвардейского корпуса вел. князя Павла Александровича, долго хлопотавшего о назначении его на фронт и наконец попавшего на Стоход. Кто из них виноват в этой неудаче, я судить не берусь, но сменили их после нее обоих, и, по-видимому, правильно. Во всяком случае, пребывание их обоих на ответственных военных постах, несмотря на прекрасные их душевные качества, было обстоятельством весьма печальным и весьма поднимающим в войсках общее недовольство всем нашим строем. Позднее, с вступлением Румынии в войну, началась, после разгрома румынской армии немцами, спешная переброска наших войск на Карпаты к югу от нашей границы и окапывание там в горах. На всех остальных фронтах началось вновь зимнее стояние, но с настроением худшим, чем в предшествующую зиму. Однако опять же ничего грозного пока в этом настроении не чувствовалось, если не считать все продолжающегося легкого сдавания в плен и дезертирства. По данным, сообщенным этой осенью в комиссии Гос. Обороны, из 18 000 000 призванных 2 000 000 сдалось в плен и 2 500 000 не явилось по призыву или дезертировали; картина очень печальная, но еще не казавшаяся тогда страшной.