Маргарет Римшнейдер - От Олимпии до Ниневии во времена Гомера

Откуда у хеттов это умение? Мы можем сказать лишь одно: им ничто не мешало и они могли болтать по собственному разумению обо всем, что им нравилось. Несмотря на грубо выполненный рисунок, который никогда не позволили бы себе создать ассирийцы, их рельефы кажутся более живыми. Достаточно сравнить не очень красивых, но удивительно достоверных музыкантов и танцоров хеттов с ассирийскими. Изображение кажется более живым не потому, что оно наивнее: в этом случае мы вправе были бы ожидать нечто застывшее, как, например, грубых истуканов богов в круглой скульптуре. Оно живее вопреки своей художественной беспомощности. Конечно, мальчик Тархумпиас, стоящий на коленях матери, слишком велик по сравнению с ней; письменный прибор и птица могли бы быть лучше композиционно связаны с его рукой. Но кто из ассирийских художников смог бы внести в семейную сцену так много жизни? Ашшурбанипал тоже хотел запечатлеть сцену из своей семейной жизни. Мы видим царя, уютно возлежащего на ложе под сенью виноградника, а рядом с ним восседающую на троне царицу. Однако картина не производит цельного впечатления, а предстает как простое перечисление отдельных деталей. Даже вид подвешенной на дереве головы царя эламитов не вызывает страха, так как обилие бытовых подробностей делает картину холодной и бездушной. Именно эта насыщенность деталями не дает ощущения пространства, лишает изображение воздуха. Небрежно и весело разбросанные буквы, составляющие имя хеттского царевича, были бы немыслимы на ассирийском рельефе, но именно они в сочетании со столь же беспорядочно разбросанными предметами вдохнули жизнь в маленькое произведение искусства. Это не случайный успех наивного резчика, а результат беспрепятственного экспериментирования в той области, в которой живопись сумела впоследствии достигнуть столь значительных успехов. Мы можем просмотреть сотни рельефов на хеттских ортостатах, но не найдем ни одного, который показался бы нам застывшим и безжизненным.

Не имеет никакого значения, были ли художники, выполнившие эти картины, чистокровными хеттами. Мы можем проследить развитие их искусства последовательно, начиная со II тысячелетия до н. э. За этот период оно не претерпело существенных изменений, если не считать, что искусство художника опустилось до работы простого каменотеса. Ассирийцы называли жителей городов Сирии «хеттами», хотя за этим названием скрывались народы довольно пестрого этнического состава. Мало что изменится, если мы назовем их как-либо иначе. Общее название группы народов, сохранившееся в течение столетий, говорит о существовании каких-то постоянных черт, их объединяющих. Что мы выиграем, если заменим общеизвестное название новым? Ведь в то время не было никаких «сирийцев», не знаем мы ничего и о художественных особенностях арамейского искусства. Финикийцев никак нельзя отождествлять с хеттами. У них были свои, только им присущие черты.

Деятельные купцы стремились, конечно, работать на любой вкус и поэтому брали отовсюду все самое лучшее. К сожалению, простое соединение многих прекрасных вещей еще не настоящее искусство. Так, например, финикийцы объединили элементы хеттской и египетской культуры, внесли в нее свои характерные черты, своего рода чувственную жизнерадостность, которой не было ни у египтян, ни у хеттов. То, что получилось в результате такого смешения, было не лишено привлекательности и обращало на себя внимание. Правда, существуют финикийские стелы, но сильная сторона финикийцев проявилась прежде всего в прикладном искусстве.

Потребность в развитии художественных промыслов в рассматриваемое время была очень велика, тем более что настоящая круглая скульптура, как мы уже отмечали, отсутствовала. Огромных храмов не строили, а украшали парадные залы или целые здания оружием воинов-победителей или захваченными трофеями.

«Перс и Лидиянин и Ливиец находились в войске твоем и были у тебя ратниками, — говорит Иезекииль из Тира, — вешали на тебе щит и шлем; они придавали тебе величие»

Это подтверждается и раскопками в Урарту. Совершенно естественно, что подобную выставку оружия часто принимали за арсеналы. Сам Саргон перечисляет огромное количество оружия в храме Мусасира. Если его скапливалось слишком много, то оружие отправляли на склады или переплавляли, изготовляя из него большие бронзовые фигуры, охранявшие вход, статуи царей или котлы. Ведь у богов нельзя было отнимать того, что им когда-либо принадлежало. По-видимому, и в других областях можно встретить статуи культового назначения из переплавленных бронзовых изделий.

Найденные в храмовых залах доспехи: щиты, шлемы или колчаны урартских царей — могут служить примером ремесленного производства, не обремененного художественной фантазией. Небрежностью своего исполнения они несколько напоминают хеттские изделия, но отличаются от них удивительным богатством орнаментации при отсутствии художественного вымысла. У хеттов никогда не было склонности к орнаментации. Вряд ли. у них были распространены модные в то время узорные ткани, о которых так много рассказывается в текстах и которые имитирует отделка статуй. На тканях, чеканке оружия и бронзовых обручах, скреплявших ванны, мы видим одинаковые узоры. Скорее всего они выполнены по одному образцу. Такие же узоры встречаются на фигурках из слоновой кости, бывших в то время неотъемлемыми частями кроватей и кресел. Вполне возможно, что узоры на тканях и фигурках из слоновой кости выполняли роль своего рода книги образцов, так как их легко можно было перевозить с места на место. Производство этих предметов носило серийный характер, что видно по изделиям из слоновой кости. Здесь, хотя и не очень отчетливо, можно выделить даже школы и мастерские.

У финикийцев наряду с посредственными товарами серийного производства встречались и образцы высокохудожественного ремесла. У урартов и ассирийцев мы постоянно встречаем одни и те же темы, постепенно превращавшиеся в орнаментальные мотивы. Древо жизни, оплодотворяемое гениями, и такое же с коленопреклоненными сернами и горными козами. Совершенно очевидно, что урарты никак не связывали эти украшения на оружии царей с мифическими представлениями; мало того, гениев иногда ошибочно принимали за женщин. Поэтому наши выводы об урартской религии нельзя основывать на изделиях художественного ремесла. Это же относится и к стоявшему на более высоком уровне финикийскому ремеслу.

Удивительно лишь то, что даже урартские золотые подвески, которые носили женщины царского рода, нисколько не превосходили по качеству оружие царей. Мужчины носили пекторали бобовидной формы. Эта мода, судя по всему, не выходила за пределы Урарту. Поэтому пектораль из клада, зарытого в ванной в Зивийе, можно считать урартской. Украшения из Зивийи менее примитивны, чем медальоны женщин и пекторали из Тушпы; в их создании, по-видимому, принимал участие ремесленник, видевший не только финикийские, но и иранские изделия, что не удивительно, если учесть наличие многих иранских черт в религии урартов. Часть этих сокровищ ассирийского происхождения, другая, большая часть — урартского; прежде всего это украшения конской сбруи, которая на Востоке, в непосредственной близости с кочевыми народами, играла совершенно иную роль, чем в западных странах. Мотивы украшений конской сбруи, ее медальонов и блях совпадают с теми, которые можно наблюдать на шлемах и колчанах.