Йохан Арнасон - Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Понятие глобализации, по-видимому, обречено на то, чтобы разделить судьбу многих других социологических терминов: оно широко используется сегодня для описания хорошо известных явлений, но в основном без отсылки к его первоначальному теоретическому контексту и, следовательно, без соответствующей критической дистанции по отношению к тем процессам, которые оно предположительно должно было вывести на первый план. Наиболее часто, если я не ошибаюсь, оно используется в связи с изменениями в мировой экономике, имевшими место в течение последних двух десятилетий и в особенности в 1980‐е годы. В таком качестве оно стало частью шаблонных либеральных рассуждений об автономии экономической сферы и пределах государственного вмешательства. Глобализационные тенденции и процессы в экономической сфере рассматриваются как показатели необратимого изменения во взаимоотношениях между экономикой и государством; растущая взаимозависимость рынков (часто понимаемая как само собой разумеющаяся без каких-либо попыток провести различие между интернационализацией финансов и значительно более сложными процессами в других сферах) непосредственно переносится на ослабление суверенной независимости государств. Это импрессионистское понятие глобализации часто используется для объяснения самого важного события послевоенного периода – крушения советской модели как реальной социальной структуры, геополитической единицы и идеологической альтернативы. Согласно этой точке зрения, по мере того как общества советского типа все более включались в орбиту мировой капиталистической экономики, они были вынуждены принимать ее стандарты и адаптироваться к ее требованиям, но оказались не в состоянии приспособить свои экономические системы к новому окружению. Одна из версий этой аргументации противопоставляет китайскую историю успеха советскому коллапсу и рассматривает первую как пример радикальной экономической трансформации без политических реформ. Режим, который когда-то казался наиболее приверженным приоритету политики, таким образом выглядит как режим, достаточно хорошо осознавший логику экономической глобализации, что позволяет ему сохранить свою политическую оболочку (но не свое социальное тело и идеологическое ядро). Что же касается коллапса, который начался в Восточной Европе в 1989 году и завершился в Москве двумя годами позже, его предполагаемые экономические причины часто связываются с другим глобальным фактором – новыми информационными и коммуникационными технологиями, которые, как считается, максимально усиливают делегитимизирующее воздействие экономической отсталости. Компьютерам и видеокамерам приписывается честь завершающего удара по коммунистической системе.

Доля истины в этих распространенных диагнозах заключается в том, что конец коммунизма не был результатом исключительно внутренних процессов. Но эти диагнозы не проливают свет на взаимодействие между глобальными и локальными констелляциями. Как я попытаюсь показать, более сложное понятие глобализации может помочь в прояснении этого вопроса, а также поставить самые недавние и наиболее заметные изменения в надлежащий контекст.

Коротко говоря, глобализацию следует понимать как многовековой и многосторонний процесс. Исторически она происходила одновременно, но не полностью совпадала с экспансией Запада: глобализационные процессы включали взаимодействие между западной и незападными цивилизациями и более или менее инновационные реакции на это взаимодействие со стороны последних, что определило ход мировой истории после начала неуклонной европейской экспансии в XVI столетии. Эти изменения повлияли на все сферы общественной жизни, но не одинаково и не в одинаковой степени; анализ конкретных процессов глобализации должен учитывать различные формы и направления, а также те конфликты, которые могут возникать между ними. Программа теории глобализации, сформулированная Роландом Робертсоном, соответствует этим требованиям. В данной статье я хотел бы проанализировать значение советского феномена для более общей проблематики глобализации. Иными словами, мое внимание будет сосредоточено на новых горизонтах, которые раскрыл советский опыт, а также на пересмотре последнего в свете понятий, которые первоначально были сформулированы для других целей. Описывать советскую модель как «форму глобализации» – значит предполагать, что ее следует рассматривать на фоне длительного процесса, рамки которого она задает, и что, в противоположность общепринятой точке зрения, она являлась не просто препятствием на пути или жертвой глобализации. Советские стратегии развития и экспансии должны быть проанализированы как ответы на глобальные проблемы, как альтернативы глобального масштаба и как инициативы с глобальными последствиями.

Два аргумента, выдвинутых аналитиками процесса глобализации, могут послужить обоснованию этого подхода. Первый является частью предложенной Шмуэлем Эйзенштадтом интерпретации модерности как специфической цивилизации. Верно, что он не использует при этом терминологию теории глобализации, но поскольку беспрецедентный глобализирующий сдвиг является, с его точки зрения, одной из ключевых характеристик современной цивилизации, ссылка на его работы представляется уместной. Утверждение Эйзенштадта заключается в том, что «новая историческая реальность, порожденная европейской экспансией», включала «создание ряда международных, почти мировых систем и сопутствующие тенденции к постоянным изменениям внутри них» 146 146 Eisenstadt S. European expansion and the civilization of modernity // Wesseling H. (Ed.) Expansion and reaction. Leiden: Leiden University Press, 1978. P. 175. . Экономическая мир-система была подвергнута более подробному теоретическому анализу, чем другие, но политическая и культурная системы, которые развиваются наряду с ней, также обладают собственной динамикой и дают свой ответ на проблемы, порожденные экономической глобализацией. Общая глобальная конфигурация является, таким образом, «плюралистической и мультицентричной» 147 147 Ibid. P. 176. , а конфликты внутри систем и между ними выступают ее интегральной частью. Использование Эйзенштадтом понятия системы может быть поставлено под сомнение. Кажется более уместным говорить о множественных глобальных контекстах и допускать возможность более или менее успешного формирования системных образцов – иногда конкурирующих между собой – в каждом из них. Но акцент на различных измерениях глобализационного процесса и отсутствии какой-либо априорной координации между ними в любом случае является оправданным. Эта ситуация порождает стратегии – интерпретативные и практические – балансирования и интеграции расходящихся по своим траекториям процессов. Такие притязания, как мы увидим, являются важным элементом советской модели.