Йохан Арнасон - Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Как подчеркивается в недавних исследованиях 178, Первая мировая война не завершилась с перемирием 1918 года. После этого насилие продолжалось в течение нескольких лет и во многих местах, что сопровождалось затянувшимся и неадекватным мирным урегулированием. Российская Гражданская война была частью этой картины, хотя и несравнимо более масштабной и разрушительной, чем любая другая. У историков есть основания говорить о нескольких гражданских войнах на разных фронтах. Основные причины, почему большевики одержали победу в этих разнообразных конфликтах, были продемонстрированы достаточно убедительно. Они контролировали центральные города и регионы, тогда как их противники должны были опираться на периферийные базы, удаленные друг от друга; антибольшевистским силам не хватало объединяющего политического проекта, который позволил бы координировать их военные усилия; наконец, они были неспособны мобилизовать народную поддержку. Другая сторона победы большевиков – а именно причины длительной неустойчивости после достижения единоличной власти и неуверенности относительно дальнейших шагов – также не осталась незамеченной, но требует большего акцентирования. Войны, которые должны были вести большевики с 1918 по 1921 год – а в некоторых местах и дольше, – очень отличались от того продолжения, на которое они надеялись после захвата власти в Петрограде и сравнительно легкого первого раунда распространения их власти в провинциях. То, с чем они столкнулись, было повторным завоеванием огромной имперской периферии, слишком обширной, чтобы ее можно было эффективно контролировать даже после военной победы. Значительная ее часть была недостаточно хорошо известна победителям, а некоторые регионы, как Кавказ и Средняя Азия, представляли особые проблемы.

Одной из возникших сложностей была потребность более серьезно воспринимать национальный вопрос. Другим усложняющим фактором было значительное присутствие сельского общества, во многом чуждого конфликту между красными и белыми, но способного к локальным восстаниям. В ходе гражданских войн большевики не могли не осознать тот факт, что наряду с городскими и военными восстаниями произошла другая революция, ведущая к консолидации крестьянского общества на новых основаниях. Единственным языком, на котором они могли формулировать и обсуждать политику в отношении этой ситуации, была фундаментально неадекватная ленинская модель сельской классовой структуры. Но можно предположить, что за этой дискурсивной маской скрывалась менее артикулированная обеспокоенность относительно надвигающихся угроз и долгосрочных вызовов и что такой бэкграунд оказывал дестабилизирующее воздействие на политическую культуру новой элиты. Наконец, большевики должны были быстро создавать армию такими способами, которые не имели обоснования в их идеологических рамках. Это создавало условия для напряженности между партией и армией, первоначально нейтрализованной авторитетом Ленина, но в дальнейшем усиленной ведущей ролью Троцкого, поздно присоединившегося к большевикам и не пользовавшегося их доверием, в создании военного аппарата, необходимого для удержания власти партией. Как хорошо известно, изображение Троцкого в качестве потенциального Бонапарта играло очень значительную роль во внутрипартийных конфликтах после смерти Ленина. Но это не было заключительным актом действия. Атака Сталина на командование армии в 1937 году, осуществленная с молниеносной скоростью и исключительной жестокостью, отличалась от предшествующих более медленных шагов партийных чисток и проложила путь к беспрецедентно массовому террору 179.

Менее чем через десятилетие за гражданскими войнами последовала новая волна насилия. Стивен Коткин верно описывает результаты ускоренной коллективизации и стремительной индустриализации как «триумфальный провал» 180. Не существовало сомнений относительно индустриализации как долгосрочной цели режима, но было более спорным, каким образом и насколько быстро следовало усилить государственный контроль над сельским хозяйством. Миф о том, что Сталин принял программу побежденной левой оппозиции, удивительным образом получил широкое распространение в западной науке. В действительности сталинская революция была, как отмечают Гетти и Наумов, «энергичной кампанией, а не политическим курсом» 181. Иными словами, это была поспешно импровизированная реализация ранее существовавшей, но смутной цели, что включало насилие таких масштабов, которые не были предусмотрены какой-либо программой. Кампания завершилась успехом в том смысле, что режим пережил вызванный им самим хаос и перешел к ускоренной индустриализации. С другой стороны, издержки, насилие, катастрофические долговременные последствия в деревне и широко распространенное недовольство в народе, как и внутри партии, оправдывают ее описание как провала. Этот неоднозначный результат напоминает о гражданских войнах: безжалостно проведенная кампания завершилась победой, но такой ценой и с такими последствиями, которые усилили неустойчивость режима. Воздействие этой второй волны насилия было кумулятивным и в свою очередь имело решающее значение для следующего раунда.

Многое еще остается непостижимым и сбивающим с толку в Больших чистках 1936–1938 годов, но кажется, что исследования, основанные на архивных материалах, подтверждают комплексную интерпретацию этих событий. Представления о бойне, заранее обдуманной и полностью контролируемой Сталиным, либо о хаотичном взрыве насилия, выходящем за рамки чьих-либо намерений, не являются сегодня убедительными. Центральная роль Сталина не вызывает сомнения, как и трансформация его правления через диктатуру в деспотизм; Большие чистки обозначили переход к этой последней стадии. Сталин, очевидно, увидел в «триумфальном провале» одновременно возможность и обоснование для установления деспотической власти. Но преследование им этой цели взаимодействовало с множественными тенденциями и силами, а результат не являлся предопределенным и однозначным. Всеобъемлющее беспокойство внутри правящей элиты, вызванное несовершенством механизмов контроля над обществом, а также впечатляющим, но ненадежным прорывом сталинских кампаний и усиленное страхом перед надвигающейся войной, было той атмосферой, в которой в 1936 году стали разворачиваться события. Более резкая паника могла быть вызвана случайными событиями, и убийство Кирова в 1934 году было такой искрой (аргументы Коткина против точки зрения, согласно которой оно было спровоцировано Сталиным, кажутся убедительными). Сыграли свою роль соперничество между группами внутри партийно-государственного аппарата, трения между институтами и, что не менее важно, обеспокоенность национальными устремлениями в республиках. Все это происходило в контексте политической культуры, предрасположенной к насильственным решениям и эскалации конфликтов. К тому же прогрессирующие упрощение и ритуализация политического языка делали невозможной адекватную артикуляцию проблем. Вся властная структура сошла с рельсов, создавая как риски, так и возможности для автократического правителя, который в итоге вернул все под более непосредственный персональный контроль.