Олаф Брок - Диктатура пролетариата

В первом доме, гостями которого мы в большей степени являемся, расположилась тетушка Ольга Николаевна со своей болезненной племянницей. Она всегда была второй матерью для детей мужниного брата, а в этом поместье она еще и выполняет роль негласного главы семейства. У нее домочадцы собираются на завтрак и дневной ланч. Во время семейного ужина на уютной просторной веранде тетушка сидит во главе стола, лично раскладывая угощение, как она это привыкла делать всю свою жизнь.

Во втором доме живет племянник, наш ученый друг, со своей молодой семьей. Они обычно приглашают нас на чай после ужина или зовут отведать клубники, от которой ломятся блюда. Как же долго мы ждали настоящего южного лета, с жарой и фруктами!

В третьем доме живет сестра, энергичная Эжени, Евгения, которая сейчас, на самом деле, является управляющим поместья. В ее уютном, красиво обставленном салоне, бывшей библиотеке, с наступлением темноты мы часто пьем вечерний чай.

Но на самом верху этого третьего дома, в маленькой разваливающейся деревянной башенке с рассохшейся лестницей, находится четвертая часть поместья, «академия». Там мой ученый друг может уединенно поработать в мирные утренние часы. Разве что голубь или галка залетают изредка в его убежище и доброжелательно кивают ему – мол, они все понимают. Там мы обсуждаем, за дополнительным, не учтенным в расписании утренним чаем, сделанные наблюдения и предлагаем планы дальнейших языковедческих изысканий.

Как уже было сказано, прошло одиннадцать лет с тех пор, как я был в этих дальних краях. В тот раз страна переживала печально известный «голодный год», худший из периодов засухи и нужды, случавшихся в Южной России за последние десятилетия. В пекле жары, наступившей сразу после дня Ивана Купалы, земля походила на пустыню. Всего на полсантиметра поднялись пустые колосья пшеницы, подсолнухи засохли, не успев зацвести. Урожай не вернул даже объемов посеянного зерна. Государству пришлось потратить чудовищную сумму, чтобы спасти население от голодной смерти. Печальный вид имели эти места. Горячий ветер поднимал ввысь чернозем, закручивал его в воронки угольной пыли и гнал по небу, словно облака. Самый восточный приток Дона, Медведица, достаточно крупная река, превратилась в ряд грязных лужиц. У немногих оставшихся ручейков люди буквально сражались за воду.

Этим летом все выглядело гораздо лучше. Конечно же, эти южнорусские степи будут всегда казаться засушливыми нам, северянам, привыкшим к влажной свежести лугов и лесов. Уже накануне Ивана Купалы, даже в такое прохладное лето, как сейчас, редкая трава на невозделанных полях сгорела на солнце и пожелтела, только на берегах ручьев сохранилась свежая зелень. Но этим летом пшеница все еще стоит зеленая, а подсолнухи налиты соками. Колышутся на ветру волны ржи, уже приобретшей светло-серый оттенок – знак того, что урожай скоро созреет. Веселые, сочные ростки дыни расползлись по полю, готовые зацвести. Население полно надежд: здесь, как почти по всей огромной России, ожидают хорошего, а в некоторых местах обильного, урожая.

Даже это кратковременное путешествие по Черноземью дало мне возможность сделать небольшое наблюдение, показывающее, что русские крестьяне способны к быстрому самостоятельному развитию – в противоположность тому, что можно часто услышать, особенно от немцев, стремящихся показать свое превосходство над русскими.

Все мы знаем, что многие хотели усмотреть в тех неурожайных голодных годах начало катастрофы, вызванной невежественностью самого русского народа. Плодородная почва этих краев приучила население собирать урожай непрерывно, из поколения в поколение, не имея необходимости отказываться от древней лесопольной системы. Удобрения наряду с соломой шли на топливо, которого всегда не хватало. Но очевидно, что даже самая богатая почва таким образом истощается, даже если земледелие охватывает огромные пространства. И сейчас, по мнению многих, этот час настал. Если почва так легко засыхает жарким летом, то это свидетельствует о нехватке удобрений. О том, чтобы усовершенствовать способы обработки земли, бедный русский крестьянин и не задумывается – он воспринимает такое положение дел как предзнаменование конца, голодной смерти.

Злорадствующие умники такого рода должны спуститься с небес на землю и повнимательнее посмотреть по сторонам. Тогда они обнаружат, что рядовой русский крестьянин часто не так уж глуп, труслив и пассивен. Наоборот, он быстрее на повороте, чем многие немецкие крестьяне. Как мне рассказали, уже за этот десяток лет, которые я не видел эти края, удобрения, например, повсеместно вошли в обиход. И меня не удивит, если через несколько десятков лет новейшие способы возделывания земли будут переняты по всей Южной России, при условии, что те будут давать заметный результат.

Но не только я, с моим профанным суждением, но и специалисты в этой области питают сомнения насчет того, что одного изменения будет достаточно для предотвращения периодической засухи.

Короткое приятное интермеццо в виде визита в поместье под Саратовом слишком быстро подошло к концу. Резвая тройка привозит нас на станцию, и вскоре мы уже снова мчимся на север. На следующее утро мы покидаем степные края и к вечеру, после суток в поезде, достигаем Москвы. Времени как раз хватает на вечернюю прогулку к Кремлю. Старая царская столица, еще по-летнему цветущая и облаченная в пышную зелень, великолепна. Вид прекрасен как из ее центральной точки, Кремля, так и с Воробьевых гор к югу от города, откуда город просматривается целиком, как на ладони. Москва как была, так и останется особенным местом, и, пожалуй, не мы одни подпадаем под чары этого города только сильнее при каждой новой с ним встрече.

Но у нас нет времени долго любоваться. Все дальше на север по направлению к Архангельску без устали мчит нас поезд во мраке ночи. Воскресное утро встречает нас серостью и стеной дождя, так что пейзаж производит унылое и однообразное впечатление. Но к полудню небо слегка проясняется и, когда мы пересекаем Волгу, воздух уже мягок и свеж. Позади нас остается прекрасный Ярославль, с живописными башенками и шпилями, вздымающимися над широкими просторами. Перед нами начинается настоящий русский Север.

Поезд бежит сквозь дремучие леса. Природа северная, влажная, с сочной травой и массой полевых цветов. Расстояние между населенными пунктами начинает увеличиваться, иногда настолько, что для железнодорожных станций решили не придумывать названия, удовольствовавшись номерами.