Чарлз Поулсен - Английские бунтари

И луддиты, которых оказалось там не менее 150 человек, не заставили себя долго ждать. Завязалась ожесточенная мушкетная перестрелка, длившаяся около 20 минут. Затем группа атакующих, разбив ворота кувалдами и топорами, ворвалась во двор, но была отброшена назад, понеся при этом большие потери ранеными и убитыми. Атака захлебнулась, и луддиты были вынуждены отступить. Картрайт стал героем дня для консерваторов, военных и других власть имущих. По дошедшим до нас слухам, он вышел к двум смертельно раненным луддитам и обещал им воду и врача, если назовут своих вожаков. Напрасно! — оба предпочли мучительную смерть предательству. Один из солдат, присланных оборонять фабрику, отказался стрелять и был приговорен к 300 ударам девятихвосткой. Только вмешательство самого Картрайта помогло смягчить это суровое наказание.

После столь сокрушительного отпора движение луддитов, даже несмотря на массовую поддержку населения и отдельные успехи, постепенно пошло на убыль: организованные рейды проводились все реже и реже, а затем и прекратились совсем. Ноттингемские чулочники создали свой тред-юнион, на что владельцы фабрик ответили образованием своего контркомитета. Оба этих «союза» были незаконными, однако, сделав все возможное для разгона первого из них, констебли и мировые судьи, попросту говоря, закрыли глаза на существование второго.

Впрочем, справедливости ради следует отметить, что спорадические «бунты против машин» продолжались еще долго и после прекращения организованного движения луддитов. Так, еще в 20-е годы XIX столетия можно было наблюдать следующую картину: толпа вооруженных дубинками и пиками ланкаширских ткачей направляется на разгром какой-то окрестной фабрики. Но вот, заметив несущийся им навстречу отряд кавалеристов с обнаженными мечами, они сходят с дороги и в нерешительности останавливаются. Всадники также натягивают поводья, и командир, обращаясь к толпе, предупреждает их о самых серьезных последствиях, если они немедленно не разойдутся. Слышится голос пожилого ткача: «А что же нам делать? Мы пухнем с голода. Что ж нам теперь — подыхать с голода?» Солдаты вынимают из ранцев свои дневные пайки, бросают их ткачам и удаляются вслед за офицером. После долгих споров и препирательств толпа все-таки решает продолжить начатое дело и снова выходит на дорогу, ведущую к фабрике.

«Царство короля Лудда» так и осталось окутанным непроницаемой завесой тайны. Кто за ним в действительности стоял и почему оно прекратило свое существование, так и не удалось узнать никому. Конспирация была для луддитов вопросом жизни или смерти, и они ее тщательнейшим образом соблюдали. Немало из них закончили жизнь на виселице или в далекой Австралии на каторжных поселениях у залива Ботани. И тем не менее движение луддитов основывалось на отсталой философии, зовущей к возврату условий жизни, которые объективно уже устарели. Оно являло собой последний отчаянный бой обреченного класса свободных надомных производителей. Будущее принадлежало машинам и тем, кто ими владел.

Иностранец, оказавшийся в Англии в первой половине XIX в., не преминул бы с некоторым удивлением отметить, что в стране не было крестьян. Во Франции, потерпевшей, как известно, поражение в войне, еще во время революции крупные земельные владения богачей были распределены между простым людом, и теперь основная масса продуктов питания производилась свободными крестьянами, работавшими на собственной земле. В Англии же крестьяне, потеряв землю (а соответственно — и права на нее), превратились в категорию неимущих сельскохозяйственных работников, гнувших спину либо на фермеров-собственников, либо на фермеров-арендаторов. Таким образом, побежденные оказались в лучшем положении, чем победители.

В результате войны сельское хозяйство стало весьма доходным делом, чем, конечно, не преминули воспользоваться богатые землевладельцы, сквайры, фермеры, приходские священники и мелкопоместные дворяне. Нажив во время войны колоссальные состояния, они тратили баснословные суммы на постройку (или реконструкцию) роскошных особняков, красотой которых мы имеем возможность восхищаться и в настоящее время, или на приведение своих обширных парков в соответствие с лучшими классическими вкусами. Огромные лесные массивы отводились под охотничьи заповедники, и горе незадачливому браконьеру, который пожелал бы подстрелить там, скажем, зайца или фазана — его подстерегало немало ловушек и самопалов, способных навсегда его искалечить или вовсе лишить жизни.

Резко упал уровень жизни сельскохозяйственных работников, большинство которых в известном смысле слова можно было считать квалифицированными аграрными рабочими. Утрата общинной земли и права на выпас (в период между 1770 и 1830 гг. английское крестьянство лишилось 6 млн акров общинной земли) низвела их до такого положения, когда даже при полной занятости они были вынуждены влачить нищенское существование, едва сводя концы с концами. Причем если на индустриальном севере страны у них была хоть какая-то альтернатива — найти пусть и не очень привлекательную, но зато лучше оплачиваемую работу на расширяющихся или новых фабриках, то на аграрном юге сельскохозяйственные работники оказались по-настоящему в безвыходном положении. Не говоря уже о том, что имелось немало причин, делавших дорогостоящий и многодневный переезд через всю страну делом непрактичным, а порой и просто невозможным. Бродяжничество сурово преследовалось (от публичного наказания плетьми до виселицы).

Фермеры нового поколения считали себя скорее бизнесменами, чем «отцами-хозяевами», несущими ответственность за благосостояние всего «семейства», как было в сравнительно недалеком и казавшемся теперь идеальным прошлом. Тогда работник нанимался (как правило, на ежегодной ярмарке) сроком на один год и на этот период становился как бы членом хозяйской семьи. Причем, когда все шло нормально, он имел возможность продлевать этот срок и дальше. Питался он обычно за одним столом с хозяином и его семьей, и если ему иногда чего-то и не доставалось, так это более крепкого эля, который фермеры частенько варили только для себя. Иными словами, между хозяином и его работником существовала общность интересов и вполне определенная социальная взаимосвязь. Капиталистическая философия и мораль положили всему этому конец. Фермеру стало выгодней не иметь постоянного работника, а нанимать его по мере надобности на месяц, неделю или один день. К тому же он существенно экономил за счет питания — ведь теперь приходящих работников не надо было кормить круглый год. Постепенно фермеры снизили оплату труда работников до уровня, которого им едва хватало для физического существования, а затем, как будет видно из последующих разделов, даже ниже. И у наемных сельскохозяйственных рабочих не было иного выхода, как подчиниться.