Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Александра не на шутку тревожил с каждой милей увеличивавшийся обоз. Обоз всегда представлял собой самое уязвимое место всех армий античности. Филипп, великий реформатор армии, сократил число конюхов, приставив к десяти воинам всего лишь одного. А ведь у греков прежде даже каждый пехотинец имел слугу. Он ликвидировал повозки командиров с их имуществом, до минимума сократил число повозок, запряженных быками, увеличив поклажу, которую несли на спинах.

Но было то, с чем ни Филипп, ни Александр не могли ничего поделать: с каждым захваченным вражеским биваком, каждым взятым штурмом городом, каждой пройденной милей вражеской земли возрастали поголовье реквизированного скота и количество повозок, которые везли трофеи, равно как и число торговцев, женщин и детей. Речь шла не о привезенных с родины женах (на это накладывался строгий запрет), а о тех, которых простой солдат или привилегированный кавалерист выбрали из дочерей завоеванной страны или получили как долю «любовного трофея». Так возникало небольшое домашнее хозяйство, создавались семьи. И, как писали историки, в 325 году до н. э. с обозом через всю страну следовали тысячи наложниц и почти десять тысяч солдатских детей — бесконечная, вечно орущая, растянувшаяся на множество километров вереница, пестрая и неуклюжая. Жрицы любви были для полководцев античности реальностью, попытка изменить которую казалась сродни бунту. Знатные гетайры из ближайшего окружении Александра едва ли могли служить примером благовоспитанности и добродетели. Относительно того, отличался ли сдержанностью царь, существуют разные версии, так же, как и относительно его характера и личности вообще. Поэтому некоторые с усмешкой говорят, что, в сущности, в представлении каждого существует свой собственный Александр. Давайте ограничимся пока вызывающей повышенный интерес сексуальной сферой.

Самые нелицеприятные для Александра сведения исходили от Аристотеля и его учеников. Они не могли простить царю того, что он совершил в походе нечто ужасное с племянником своего бывшего учителя из Миезы, Каллисфеном. Они намекали на то, что в определенном смысле царь не был настоящим мужчиной, а напротив, подверженный запоям, едва ли был способен совершить половой акт — разве что отдавался одному из своих многочисленных мальчиков. Он являлся гомосексуалистом, возлюбленным своего друга Гефестиона, а позднее — персидского мальчика-гомосексуалиста Багоя. Александр, как и философы школы киников, был сражен лишь однажды — ляжками Гефестиона.

У историографа Юстина читаем, что Александр превзошел своего отца Филиппа в том, что касалось пороков и разврата, развлекаясь с 360 наложницами из гарема поверженного Дария. Если сказанное замышлялось как дискредитация, то автор не достиг цели. Плутарх, напротив, стремившийся представить героев своих жизнеописаний идеалами нравственности, в связи с Александром неоднократно упоминал о гетерах и ни разу — о гомосексуализме царя, цитируя его слова: «Возмущение тела, каким бы сладким ни был момент, ведет к несчастью и хаосу». Всю свою жизнь он не давал желаниям взять над собой верх. «Возможно, ближе всего к истине те, кто говорит, что он никогда не любил никакой другой женщины, кроме своей ужасной матери…», — замечает Вильям Вудсорп Тарн.

Испытанным средством очернения политического противника всегда служила клевета подобно той, что Александр был сексуальным извращенцем и предавался разврату либо с матерью и дочерью, либо с мужчинами и детьми обоих полов, либо с животными. Греки, которые терпеть не могли Александра (а что касается афинян, то они его ненавидели всем сердцем), действовали по отношению к нему по принципу semper aliquid haeret — «что-нибудь да приклеится». Упрекать его в том, что он любил мальчиков, они едва ли могли, ибо это ни в коей мере не может быть расценено как извращение. Любовь к юношам не только терпели, но и поощряли даже в высших кругах. Образованные считали, что этим они отличаются от варваров, и расценивали любовь к юношам как средство, с помощью которого старшие могли формировать характер младших. Осуждалась и подлежала наказанию лишь профессиональная педерастия. Как правило, дело доходило лишь до обоюдной мастурбации, реже — до анального совокупления.

Сократ, к примеру, верный своему учению, настаивал на самообладании и облагораживании отношения к юношам. Сублимация влечения должна пробудить у любовника желание воспитывать своим примером младшего, в то время как последний стремился быть похожим на старшего.

Возможно, отношения Александра с Гефестионом вышли за рамки обычных отношений между друзьями. Восточный мальчик-гомосексуалист Багой тоже, должно быть, не изобретение врагов Александра, как утверждают историки щепетильного XIX столетия. В качестве аргумента в споре о непристойных склонностях македонян они приводят достоверную историю о том, что Александр был вне себя от гнева, когда услужливый торговец предложил купить двух необычайно красивых мальчиков: «Какого же подлеца видел он во мне, если осмелился предложить эти два несчастных создания? Пусть провалится со своим товаром…»

Этот эпизод ничего не говорит о сексуальных пристрастиях царя, зато наглядно свидетельствует о его характере, а именно: добиться благосклонности Александра было невозможно ни примитивными, ни бесстыдными действиями. Александр вырос при дворе, где любовь между мужчинами встречалась чаще, нежели у островных греков. Некоторых благородных соратников Филиппа — hetairoi (гетайров) можно было, как с усмешкой утверждал памфлетист Феопомп после посещения Пеллы, спокойно назвать hetairai (гетерами).

Впрочем, спор о том, был Александр Великий «нормальным» или «ненормальным», лишен всякого смысла. Будь индивид гетеросексуален, бисексуален или же гомосексуален, это не имеет никакого отношения к его личным качествам и уж совершенно никак не связано с его значимостью с точки зрения истории.

То, что македонянин не был импотентом, доказывает существование Геракла, которого он произвел на свет с персиянкой Барсиной (ему привели ее как пленницу после битвы при Иссе). Об этом свидетельствует и Александр, сын от брака с Роксаной из Бактрии. Ей было тринадцать лет, когда он впервые увидел ее после захвата крепости ее отца. Прославленная красота и очарование этой девушки заставили Александра, как говорят в подобных случаях, «сгорать от страсти». Это происходило с ним не так уж часто. «Сон и потребность делить с женщиной ложе сильнее всего напоминают мне о том, что я всего лишь человек», — жаловался он как-то. Сдержанный по характеру, он уже юношей проявлял по отношению к женщинам необыкновенную скромность. Филипп и Олимпиада до такой степени были смущены данным обстоятельством, что решили проверить, так ли это, положив ему в постель обольстительную фессалийку (Фессалия считалась родиной самых красивых женщин) и были совсем сбиты с толку, когда он выставил красавицу за дверь нетронутой. Озабоченность родителей оказалась безосновательной: он лишь понял их замысел и рассердился.