Оскар Шервин - Шеридан

Гаррика навзрыд плачет в своей ложе. Прекрасные глаза актера, по- прежнему сияющие, снова и снова с грустью обводят море сочувственных лиц, пока наконец он с усилием не отрывает взор от этого зрелища.

Хотя согласно программе представления предполагалось показать зрителям еще одну пьесу, публика не пожелала смотреть ее, да и актерам не хватило бы смелости играть сейчас.

Ровно две недели спустя после того, как Гаррик простился со сценой, Шеридан подписал контракт, в соответствии с которым он стал совладельцем и главным руководителем исторического театра Друри-Лейн. Осталось тайной, как это начинающий драматург двадцати пяти лет от роду ухитрился добыть денег для приобретения столь большого пая. Шеридан заплатил наличными 1300 фунтов стерлингов, что составляло одну двадцать седьмую часть стоимости пая Гаррика. Доля участия Гаррика равнялась половине общей стоимости театра, оцениваемой в 70 тысяч фунтов стерлингов. Когда в обществе его спрашивают об этом, Шеридан посмеивается, загадочно роняет: «Философский камень!» — и выскальзывает из комнаты. Однако на поверку этот философский камень оказывается не более чем мертвым грузом закладных и ежегодных отчислений, поистине тяжелым бременем.

Несмотря на некоторую настороженность, естественную в подобных обстоятельствах, труппа Друри-Лейна приветствовала приход Шеридана в качестве руководителя театра. Увы, беспечное и потому ненадежное руководство Шеридана не в лучшую сторону отличается от упорядоченного и предусмотрительного руководства Гаррика. Шеридан уповает главным образом на везение да на свою способность в последний момент предотвратить катастрофу.

Даже многоопытные ветераны сцены крепко подумали бы, прежде чем брать на себя такую ответственность, сопряженную со столькими заботами, волнениями и опасностями. Шеридан то ли не замечает опасностей, то ли просто игнорирует их. Он берется за работу, изобилующую трудностями, сложностями, скрытыми опасностями и требующую деловой хватки, расчетливости, упорства, хладнокровия и трезвой проницательности, то есть как раз тех качеств, которыми Шеридан не обладал ни в малейшей степени.

Сезон волей-неволей приходится начинать с репертуара, унаследованного от Гаррика: с нескольких трагедий, похожих на комедии, и комедий с трагической развязкой. Вплоть до начала 1777 года Шеридан не имеет свободы выбора. Но все это время он трудится над «Школой злословия», снова и снова шлифуя пьесу, пока не доводит ее до полного блеска.

Как-то раз к Шеридану является с заискивающим видом Камберленд — вечно попадающий впросак, ничего не прощающий и ничего не забывающий Камберленд, драматург сентиментальной школы — со шляпой в одной руке и со своей очередной бессмертной трагедией — в другой. Шеридан зевает над пятым актом и, извинившись, говорит, что не спал две ночи подряд; Камберленд, ничтоже сумняшеся, приписывает эту зевоту разгульному образу жизни.

С актерами не оберешься хлопот: то они сказываются больными, то шумно требуют прибавки к жалованью. Или, что еще хуже, ударяются в амбицию. Тщеславие автора вошло в поговорку. Но разве может оно идти в какое-либо сравнение с тщеславием актера? Это же небо и земля! Ведь автор, в конце концов, тщеславен только в одном, актер же тщеславен буквально во всем. Шеридану приходится безуспешно убеждать какого-нибудь отъявленного плута самого жуликоватого вида, решившегося попытать свои силы на подмостках, что он — не «чекан изящества, зерцало вкуса» [34] «Гамлет». — Шекспир У. Полн. собр. соч. в 8-ми тт., т. 6, с. 74. ; или какого-нибудь горе-певца, завывающего по-собачьи, что он — не второй Рубини.

Вообще неприятностей — хоть отбавляй. Суфлер Хопкинс приходит с жалобами на затянувшуюся подготовку декораций, на проволочки с постановкой пантомимы, на срывы в спектакле «Много шума из ничего». Вдобавок ко всему семейство Уолполов возобновляет свое давнее требование об уплате ему аренды. Корона Друри-Лейна, которая и всегда-то была нелегка, оказалась поистине тяжкой ношей для нового короля. К счастью, королевой стала такая женщина, как миссис Шеридан. Она ведет бухгалтерские книги, читает пьесы, помогает репетировать песни и сглаживает возникающие разногласия.

Шеридан проходится своим пером по нескольким пьесам, по собственному усмотрению подправляя и сокращая их. Так, пьеса, озаглавленная «Занятные происшествия», получает название «Художник, или Любовь в мансарде», а некоторые ее действующие лица обретают новые имена. Например, сэр Грегори Грейлав становится сэром Лайонелем Лейтлавом. Монолог сэра Лайонеля, начинающийся высокопарной фразой: «Какая жалость, что я не подпал под сладостные чары любви раньше! А теперь лето прошло...» и т. д., Шеридан переиначивает так: «Да, слишком поздно для нас обоих. Лето прошло». В другой пьесе, комической опере, Шеридан пишет на полях: «Молодой солдат Альберт требует коня, чтобы проехать три мили в поисках своей любовницы! Сделайте расстояние подлиннее».

Шеридан не только подправляет пьесы, но и перелицовывает их для постановки на сцене: взяв за основу пьесу Ванбру «Неисправимый», он дает ей новое название — «Поездка в Скарборо» — и новую сценическую редакцию, более отвечающую утонченным вкусам тогдашней публики. «Поездка в Скарборо», впервые показанная зрителям 24 февраля 1777 года, была встречена на премьере градом критических замечаний и даже свистками. Тем не менее спектакль прошел девяносто девять раз и принес 1400 фунтов дохода.

В шутливом прологе высмеиваются прически дам. Герцогиня Девонширская тотчас же появляется в ложе с громадным плюмажем из розовых страусовых перьев на голове, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, что пролог прологом, а прическа ее светлости — подлинный бонтон. Эта акция поднимает пирамиду волос, газа и перьев на головах модниц еще на несколько этажей. Возведение этого сооружения требует стольких трудов, что на ночь щеголихам приходится надевать чепцы соответствующих размеров, прикрепляемые к прическе с помощью длинных черных шпилек. Ложиться спать с двадцатью четырьмя большими шпильками в волосах — обычное дело. Когда знатные дамы едут на спектакль в Друри- Лейн, на пол кареты ставят для них специальные скамеечки: из-за высоких причесок они не могут сесть на обычные сиденья.

Второй Конгрив расстается со своим жилищем на Орчард-стрит. Пример отца, то жившего на широкую ногу, то терпевшего нужду, научил Ричарда смотреть на деньги как на редкое благо, которым надо пользоваться, пока возможно. Поэтому он переезжает в жилище побогаче на Грейт-Куин-стрит. Здесь, по соседству с Друри- Лейном, он прожил три года, вплоть до избрания его в парламент. Став членом парламента, Шеридан перебирается на фешенебельную Гровнор-плейс. Но миссис Шеридан не нравится Гровнор-плейс, и супруги переселяются в большой особняк в Хестоне, близ Хунслоу. К концу 1781 года они снимают особняк в Харроу, а затем, пожив недолго, пробы ради, на Лоуэр-Брук-стрит, они обосновываются на Брутон-стрит у Беркли-сквер, совсем рядом с Чарлзом Фоксом, обретающимся на Саут-стрит, и неподалеку от герцогини Девонширской. Тут они оседают надолго, пока Шеридан одним махом не снимает дом на Гровнор-стрит, загородный особняк в Айлуорте и большой коттедж в Уэнстеде. Вообще переезжать с квартиры на квартиру — его страсть, но он подолгу не задерживается на одном месте: Шериданы живут то на Хертфорд-стрит, то на Джермин-стрит, то (несколько дольше) на Джордж-стрит, потом на Уимпол-стрит, Кавендиш- сквер, снова на Джордж-стрит и, наконец, снимают два дома на Сэвайл-Роу и виллу в Барнсе.