Оскар Шервин - Шеридан

В эту пору Георгу III минуло сорок два года, и шел двадцать первый год его непопулярного царствования. Он стремился быть королем-патриотом, но выбирал самые неудачные средства для достижения этой цели. Обращаясь к парламенту со своей первой речью и мечтая завоевать любовь народа, он заявил: «Я рожден и воспитан здесь, в этой стране, и горжусь тем, что я британец». (Прозрачный намек на немецкое воспитание двух его предшественников.) К сожалению, заявление это не произвело ожидаемого впечатления, главным образом потому, что король сказал «британец» вместо «англичанин». История его женитьбы тоже не пробудила чувства романтического преклонения перед монархом. На заре своего царствования он был покорен красотой и необычным очарованием леди Сары Леннокс, племянницы Фокса, и даже пытался, весьма неуклюже, сделать ей предложение. Однако его любовь не смогла противостоять влиянию придворного окружения, и он выбрал себе в жены Шарлотту Мекленбургскую, не отличавшуюся особой красотой и лишенную очарования, а леди Сару Леннокс назначил, чтобы утешить ее, подружкой невесты на свадьбе. Но даже эта неприглядная матримониальная история нанесла несравненно меньше вреда престижу монарха, чем его пристрастие к непопулярному шотландцу Бьюту. И только в 1784 году произошло единение между королем и его подданными.

Король желал не просто царствовать, а править. Он не был ни гением, ни пророком, но это был король с головы до ног. Он не ведал страха. По его словам, он не потерпел бы, чтобы кто-нибудь из членов его королевского семейства обнаружил недостаток храбрости. Ему было ненавистно все показное и притворное. Он подавал своим подданным пример простоты и высоко ставил семейные добродетели. Однако, как бы приветливо он ни держался с чернью, он свято чтил генеалогию. По его мнению, джентльменом мог считать себя только тот, чья родословная насчитывала по меньшей мере три поколения, и категорически отказывался утверждать в звании епископа тех, кто не являлся таким «джентльменом». Даже его антипатия к Фоксу становилась меньше в силу того, что он не мог не признать в нем джентльмена, «с которым, посему, не противно иметь дело». Но король унаследовал некоторые фамильные черты, которые характеризуют Ганноверскую династию не с лучшей стороны. Вот как отделал Александр Поп отца Георга:

Как и его предшественникам, Георгу III приходилось бороться со своими собственными религиозными предрассудками: подобно Стюартам, он свято веровал в божественное право королей на неограниченную власть. Для него Америка, оказавшая открытое неповиновение помазаннику божию, восстала против самого всевышнего. Взбунтовалась против бога и Франция, и он готов был сражаться (и заставить сражаться всю Англию) за монархию. В яром антикатолицизме он мог бы потягаться с Кромвелем. Невежество было основным его пороком.

Но первейшей своей задачей он считал борьбу с вигской олигархией, чьему диктату вынужден был подчиняться. Питт, вызывавший у него восхищение, потому и пользовался его доверием, что не был связан с олигархами-вигами никакими узами.

26 февраля 1781 года в палате общин происходило обсуждение внесенного Берком билля об экономической реформе. Мистер Бинг, член палаты от Мидлсекса, уговаривал Питта, недавно избранного от Эпплби, взять ответное слово и, по-видимому, понял его так, что он готов выступить. Питт же, напротив, выступать раздумал; ему и невдомек было, что мистер Бинг уже предупредил своих соседей о готовящемся выступлении новичка. Поэтому для него было полнейшей неожиданностью, когда, после того как закончил свою речь предыдущий оратор, раздались громкие крики: «Мистер Питт! Мистер Питт!» Все взоры в зале устремились на него. И ему пришлось принять вызов, брошенный, казалось, самой судьбой.

Питт встал — высокая, худощавая фигура. Никакого замешательства — ни одним жестом не выдал он своих чувств. В нем с первых же слов обнаружилась манера прирожденного парламентария. Ведь, как-никак, Питт принадлежал к четвертому поколению парламентариев: палата представителей была родным домом для его отца, деда, прадеда. Так что и он чувствовал себя в палате как дома.

Говорил он с полнейшим самообладанием, чистым и мелодичным голосом. Его речь произвела тем большее впечатление, что была произнесена экспромтом. Выступающий правильно строил фразу, выбирал точные выражения. Его аргументация отличалась последовательностью, связностью, законченностью, доводы были ясны и четки. С этого момента за ним укрепилась слава одного из лучших ораторов в палате. Он сел на свое место под громкие и долго не смолкавшие одобрительные возгласы. Лорд Норт, возглавлявший группировку политических противников Питта, сразу же заявил, что ему никогда еще не приходилось слышать столь превосходную первую речь. Когда кто-то заметил Берку, что Питт — достойный потомок старой гвардии, тот ответил: «Он не потомок старой гвардии, он и есть старая гвардия». А Фокс, еще не ведая, какую роковую роль сыграет Питт в его политической карьере, поспешил со своего места на передней скамье к более скромному месту Питта в задних рядах и сердечно поздравил его.

Подошедший в эту минуту к двум молодым людям парламентский ветеран воскликнул: «Я слышу, мистер Фокс, вы высказываете Питту восторги по поводу его речи. Вам и карты в руки: ведь, кроме вас, никто другой в палате не смог бы сказать столь же блестящую речь; я уже стар, но все-таки надеюсь услышать словесные баталии между вами в этих стенах, где мне довелось слушать споры ваших отцов».

Фокса это упоминание о былых распрях между вигами привело в замешательство. Он промолчал. Но Питт и здесь оказался на высоте положения. «Я не сомневаюсь, генерал, — ответил он, — что вы намерены дожить до мафусаиловых лет!»

Питт убедил палату в том, что, как и его отец, он — оратор волею божьей и что произнесенная им речь прославила его. Но одной речи еще недостаточно, чтобы его стали называть «первым человеком в стране». Любопытствующие члены палаты с интересом ожидали следующего выступления Питта. И вот 31 мая 1781 года, когда в палате дебатировались финансовые вопросы, Питт встал, прося слова. Одновременно с ним поднялся со своего места и Фокс, но тут же сел, уступая Питту право выступить. Новая речь Питта имела такой же успех, как и первая. «Похоже, мистер Питт выходит в первые люди парламента», — сказал один из членов палаты, обращаясь к Фоксу. Без тени зависти Фокс ответил: «Уже вышел». (Увы, безоблачный парламентский медовый месяц не длится вечность.)