Бернгард Куглер - История крестовых походов

В 1147 году его сильно раздражило нападение короля Рожера на греческие берега, и когда через два года ему удалось победить норманнов в жестокой битве, особенно при новом завоевании Корфу, то он решил распространить свое господство на Запад, т. е. сначала утвердиться в Италии и затем принудить папу признать императорскую корону только за властителями Константинополя. Таким образом, его стремления направились на гордую цель — покорением народов Запада, сколько можно довершить великую римскую империю, которую его дед и отец старались снова довести до прежних границ на Востоке.

Конечно, эта цель была недостижима, и когда его намерения стали известны, Мануил потерял и своих лучших союзников в Европе, Штауфенов, так как они не хотели уступить грекам ни шагу итальянской земли, не говоря уже о римской императорской короне; тем не менее Мануил имел некоторые успехи. Потому что он так долго стеснял норманнов в их собственной стране, что они просили мира и обещали поддержать его войском, если он будет воевать на Западе; во многих городах верхней Италии он приобрел себе союзников и сторонников, которые склонялись на его сторону именно из вражды к Штауфенам; и наконец папа Александр III согласился по крайней мере на некоторые переговоры относительно перенесения римской империи на греков.

Но завоевательные стремления императора Мануила обратились не только на запад. На севере он победил в кровопролитных битвах сербских князей и принудил их давать ему помощь во всех его войнах; он несколько раз одолевал венгров и иногда приобретал значительное влияние на управление их государства; с князьями Галича и Киева он завязал выгодные союзы. На востоке он везде устрашал народы силою своей руки и военной славы своего войска. Мы видели выше, как он усмирил Райнальда Антиохийского и Тороса Киликийского; Райнальд также принял на себя обязательство военной помощи и, по византийским источникам, то же сделали Бальдуин III, Нуреддин и султан Иконии. На юге вставали снаряженные блестящим образом флоты, из которых первый встретился нам во времена короля Амальриха, чтобы, соединясь с иерусалимцами, освободить Египет от владычества мусульман.

В течение нескольких лет сила греков постоянно возрастала. Область, где господствовало их влияние, все больше расширялось: могущественные государи Востока и Запада смирялись пред превосходной силой императорского оружия. При этом внутреннее состояние империи было не менее благоприятно. Константинополь представлял блестящий центр для торговли половины мира: здесь можно было встретить купцов из Вавилона и Месопотамии, из Мидии и Персии, из Египта и Палестины, из России и Венгрии, Италии и Испании. Сами греки все еще выделялись над другими народами своей высокоразвитой промышленностью, и с этим материальным расцветом было в прекрасной гармонии движение умственной жизни. Известные риторы и философы, богословы и историки учили и писали в старых обиталищах научной работы. Издалека приходили способные юноши, чтобы, например, в Афинах изучать «римско-греческую мудрость». Но клир был главным носителем всей высшей образованности: на святой горе Афоне быстро возрастало число благочестивых и ученых монахов, и многие епископы этого века владели удивительно обширными знаниями.

При всем этом чрезвычайно своеобразно складывалось вмешательство западного духа в византийское государство. Сам император, как уже было упомянуто, был не только храбрый, но и романтически настроенный воитель: он держал себя как франкский рыцарь, когда один, далеко впереди своего войска, прорывал линию неприятеля или когда он, отделившись от расположившегося лагерем войска, в честь своей жены бросался в бурную схватку с неверными. Его военная сила состояла, как во времена его деда, из наемников всех наций. Побежденных князей он также делал своими вассалами по франкской ленной присяге и пришел таким образом к обыкновению налагать обязательство военной поддержки почти на каждого побежденного противника. Итальянским морякам и купцам он дал еще больше простора, чем тот, каким они уже пользовались до тех пор в его государстве. Венецианцы, которые помогали ему, хотя частью и против воли, в войне за Корфу, получили, например, увеличение своего квартала в Константинополе; а несколькими годами позднее генуэзцы в первый раз поставлены были в дружеские отношения к византийскому двору торговым договором. Они также получали квартал в столице и, как пизанцы, должны были вносить пошлину только в четыре процента стоимости ввозимых ими товаров. Поэтому число итальянцев, которые оставались дольше или меньше в гаванях империи или совсем там поселялись, возрастало в чрезвычайной степени: в конце правления Мануила в одном Константинополе жило, как говорят, более 60.000 латинян, без сомнения преимущественно итальянцев, и поэтому совершенно понятно, что император старался по возможности подвести эти массы под общие законы своего государства. Он как бы давал им право гражданства, делая их, по западному выражению, burgenges , брал с них налоги и требовал военной службы для защиты империи.

Но каким пестрым, богатым и сильным ни казалось государство императора Мануила в течение нескольких лет, оно все-таки не держалось на здоровой основе. Гордые победы над соседними народами возможны были только при самой суровой фискальной эксплуатации подданных и куплены были их окончательным истощением. Кроме того, эта странная форма подданства, воинская повинность побежденных, не обещала долго удержаться; но хуже всего действовало при этом общее ложное направление императорской политики, которая как бы добровольно вызывала смертельные опасности с Запада и с Востока.

Прежде всего это обнаруживалось в отношениях к итальянским торговым республикам. Потому что с 1082 года Комнены, правда, должны были много раз оказывать величайшие уступки венецианцам, чтобы только найти у них поддержку в войне против норманнов, и при этом безусловно необходимо было бы дать такие же привилегии как пизанцам, так и генуэзцам, имея в виду в особенности, что все три соперничавшие города будут уравновешивать друг друга: в таком случае можно было бы строго следить за их общей деятельностью в греческой империи, сообразно с собственными жизненными условиями, и держать их в строгих границах. Но точка зрения, с которой было наконец установлено отношение к этим городам, сводилась в сущности только к тому, способствовали ли они усилению стремления византийского двора получить влияние в Италии или вредили этому стремлению. Мануил покровительствовал им, когда ожидал от них первого; в противном случае он действовал против них хитростью или насилием, в особенности пользовался их взаимной завистью и через это сам вызывал ссоры и военную тревогу в итальянских кварталах Константинополя. Роковым в этих делах было то, что венецианцы увидели, что вмешательство греков в Италии сильно грозит их собственному политическому значению, и они начали все более сопротивляться политике императора. Мануил был раздражен этим и потому внезапно издал приказ сразу схватить всех бывших в империи жителей города лагун: 12 марта 1171 г. этот указ был приведен в исполнение во всей Греции. В одном Константинополе было арестовано 10.000 человек; только немногим удалось бежать. После этого венецианцы, побуждаемые местью, с великим жаром взялись за оружие, но долго ничего не могли сделать, пока наконец не соединились с норманнами и не стали таким образом грозить императору опасностями, которым он не хотел подвергаться. Поэтому он возвратил свободу схваченным гражданам и разрешил продолжать прежние торговые дела. Но враждебное настроение, с которым весь Запад уже давно смотрел на византийский двор за его отношение к крестоносцам, конечно, получило в этих обстоятельствах новую богатую пищу и, если не сам Мануил, то его преемники должны были понести самое тяжелое наказание за все эти неразумные действия.