Эдмон Фараль - Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Даме, если до нее доходят подобные знаки внимания, трудно противиться желанию ответить. Начнется переписка, которая заведет черт знает куда.

В чем должна женщина разбираться, так это в пряже и шитье: если она бедна, ей это понадобится; если она богата, ей это опять-таки понадобится, чтобы руководить работой служанок и работниц и оценивать ее.

Впрочем, праздность — дурная советчица, и то же относится к дурному обществу; поэтому надо внимательно оберегать девушек от бесед с порочными женщинами, которые горят желанием сыграть роль сводниц, равно как и от посещений молодых людей.

Отличная защита от таких опасностей — хорошие манеры: девушка должна вести себя просто и скромно, смотреть прямо перед собой, а не стрелять глазами направо и налево; о той, что на улице крутит головой из стороны в сторону или высовывается в окно, могут подумать дурно. Это не значит, что она должна быть чопорной: стесненность и деланность в поведении — недостатки. Ведь бывают праздничные дни; конечно, когда женщина находится в обществе, ей не следует быть чересчур приветливой, но хоть предпочтительно, чтобы дама была слегка высокомерна с тем, кто делает ей комплименты, но нехорошо, чтобы в ее сдержанности ощущалась принужденность.

В любом случае самое главное — безупречно держаться. Хорошее воспитание позволило иным бедным девушкам сделать хорошую партию, потому что у них было доброе имя; и наоборот, некоторых знатных дам опозорило «безрассудное поведение». Можно даже сказать, что выгоднее умело держать себя, хоть бы и не при самых высоких добродетелях, чем обладать несокрушимой добродетелью, когда той не сопутствуют хорошие манеры и внешность святой невинности.

По сути вся честь женщин укладывается в одну заповедь — быть честными телесно; если они ее соблюдают, других достоинств с них не спрашивают. Вот почему их нетрудно воспитывать, во всяком случае, если применять строгость. Кстати, не надо верить расхожим слухам, что женщины, искушенные в пороке, становятся умелыми матерями, способными направлять поведение своих дочерей: ведь при малейшем замечании эти дочери быстро поставят матерей на место, сославшись на их собственный пример, и тем самым «заткнут им глотку», заставив умолкнуть.

Таковы взгляды нашего рыцаря; именно элементы, взятые из нескольких других написанных в подобном духе текстов, часто использовались для того, чтобы набросать некое подобие портрета типичной средневековой женщины и определить ее обычное положение.

Однако надо бы хорошенько подумать, прежде чем делать это: реальность не полностью соответствовала идеалу нашего автора, да и сам этот идеал вовсе не был всеобщим. Суждения мужчин о женщинах — суждения, от которых в немалой степени зависит социальное положение последних, — сильно изменялись с течением времени и зачастую были очень различными, а то и противоположными, в одну и ту же эпоху. В этом отношении весьма показательны психологические установки, которые выявляет литература; бросим же взгляд на них, прежде чем возвращаться к суждениям Филиппа Новарского.

Средневековье ненавидело женщин. Можно допустить, что в определенной мере истоки такого женоненавистничества лежали в христианстве. Бесспорно, в глазах всех служителей церкви женщина была извечным воплощением Евы, соблазнительницы и искусительницы: доказательства этого можно найти в проповедях и в комментариях к Библии. Эти враждебность и недоверие, проявившиеся в поэмах какого-нибудь Марбода или Хильдеберта в начале XII в., видны также в прозаическом «Романе о Ланселоте» начала XIII в. и в еще намного более поздних вещах. Но можно также предположить, что главные документы для обвинения женского пола образованным людям дала светская античность. Поэзия Овидия, где женщина описывается и рассматривается с таким неуважением, несомненно, оказала свое влияние, проникшее глубоко в души, особенно в XIII в. Сводни, колдуньи, мачехи и легкомысленные, порочные, похотливые супруги — вот какие образы женщин вывел древний латинский автор. К этому добавилось естественное соперничество полов, все те разногласия, раздоры, претензии и злопамятность, что были ядовитым цветком обычной супружеской жизни; отсюда пословицы, грубые или насмешливые, которые метят в женщину; отсюда памфлеты моралистов, которым весело вторил народ; отсюда столь резкие и крайне обидные фаблио на латинском и французском языках.

Однако в начале того же XII в. проявляется и другая тенденция, обнаруживавшая противоположные чувства. Те же Марбод и Хильдеберт, показавшие себя столь суровыми по отношению к слабой женщине, умеют и воздать хвалу женщине сильной. Были и святые жены; об их жизни есть рассказы. Среди знатных дам того времени клирики находили примеры добродетели; этих женщин славили. И где написано, что мужчина должен презирать всякую женщину? с другой стороны, материальное благосостояние, пришедшее с новой культурой, с конца XI в. породило при дворах такую форму общественной жизни, где пышность, праздники, игры на сообразительность естественно требовали привлечения женщин. Пример этого подал, похоже, Юг; Север его усвоил благодаря массовым военным походам и брачным союзам. Тогда женщина стала занимать в обществе место все более высокое и все более защищенное. Мужчина инстинктивно догадался, что женщину более нельзя завоевать только по праву сильного; что он нередко сможет добиться ее своими достоинствами, представив их в выгодном свете; что он должен нравиться; что он должен выказывать к ней уважение, открывающее пути к ее сердцу. С помощью вымысла, который более века не выйдет из моды, он изобразил свою избранницу как феодального сюзерена, милость которого он намерен завоевать покорностью, верностью и рвением в своей ленной службе. Из этого родилось понятие, из этого родилось чувство, которое назовут куртуазной любовью, — новая мистика, экзальтация души, из любви к даме мечтающей лишь достичь совершенства в рыцарской добродетели и сердечной чистоте, благодаря которым влюбленный заслужит свою награду. И вот женщина сразу оказалась возведена в ранг судьи.

Но в то время, как соки куртуазного идеала питали великие произведения, в других жанрах литературы чувство любви изображалось совсем иными красками, чем в светских романах. Поэмы на основе легенды о Тристане вдохновлены совершенно особой идеей. Как ни старался поэт Тома в XII в. придать этой легенде такой вид, чтобы ее можно было отнести к куртуазной литературе, ее основная мысль не вязалась с духом той среды, к которой он хотел ее адаптировать. Деликатные чувства какой-нибудь Марии Шампанской она оскорбляла; и, сколь бы смелыми ни были положения куртуазной догмы, эта легенда шла гораздо дальше — ведь она пронизана духом бунта против общественных установлений, или, если говорить точнее и ничего не упрощать, она призывает читателя к горячему состраданию и побуждает его испытывать в сердце тайное сочувствие, когда двое любовников, отвергнув все обязанности во имя своей страсти, добиваются нескольких мгновений счастья. Это отворяет двери для многих смелых новаций.