Эдмон Фараль - Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Однако все эти разительные проявления религиозности, все рвение, с которым старались хранить и укреплять веру, не могли изменить того факта, что реальность несколько отличалась от того, как ее иногда изображали, и от того, какой ее, вероятно, желали бы видеть.

Если против богохульников принимались столь многочисленные и суровые меры, значит, богохульники, закоренелые и многочисленные, существовали. Достаточно было зайти в городскую лавку или пересечь ярмарочную площадь, чтобы услышать, как купец раз десять-двенадцать подряд поклянется именем Бога и всех его святых, что его товар лучший в мире [338] Бертольд Регенсбургский. . Вот начинают торговаться, и торговец восклицает: «Во имя Бога, ни ради Его конечностей, ни ради Его жизни ничего не отдам дешевле!» А покупатель в ответ: «Ни ради Его мозга, ни ради Его уст не дам за это больше!» [339] Национальная библиотека, Париж, mss. de Dom Grenier, vol. CLVIII, f3131. Это лишь безобидные присловья в числе многих других, яркие примеры которых литература может предоставить в изобилии и цитировать которые излишне. Чаще всего клялись частями тела Христа, его кровью или внутренностями; этим объясняется, почему Людовик Святой, выставив богохульника на помост в самом людном месте города, иногда приказывал вешать ему на шею, в качестве унизительного укора, кишки животных. Но всех усилий короля было недостаточно, чтобы искоренить зло, и можно сказать, что рука правосудия, неустанно трудившаяся с 1261 г., в конечном счете устала — в 1268 г. папа, полностью одобряя рвение французского короля и призывая его неуклонно продолжать в том же духе, тем не менее предостерег его от суровости, достойной Навуходоносора и Юстиниана, а в 1269 г. штрафы за богохульство были отменены [340] Le Nain de Tillemont , Sébastien. Vie de saint Louis, roi de France… publ. par J. de Gaulle. Paris. 1847–1851. T. IV. P. 351. .

Хоть церковные праздники отмечали с усердием и большой набожностью, но часто они становились еще и поводом для разгула. В праздничные дни многие пользовались обязанностью, которую предписывала церковь, не задумываясь о религиозной цели, ради которой предоставляется досуг. Лучше бы некоторые мужчины и женщины, — замечает один проповедник, — работали, продолжая свое «трудовое дело», чем находили столь дурное употребление для отдыха. Ибо они собираются на площадях и на улицах, злословят о соседях, живых и мертвых, идут в таверны и напиваются там сверх меры либо ходят друг к другу и делают там «такие вещи, кои нельзя назвать красивыми и неудобно упоминать». Но даже не считая этих крайностей, а также шалопаев, которые в это время часами играют в кости, у многих людей, которые не относятся к большим грешникам, представление о праздниках прочно связывается с мирскими заботами. Обрезание Господне дает повод для достаточно вольных развлечений; на Богоявление можно хорошо поесть; масленица — день выпивок и пирушек; если во время великого поста со столов исчезает мясо, то у богачей там можно увидеть всю изысканную рыбу, какую способны давать реки и море; на Пасху же — когда «проповедь коротка, обед долог», как говорит Робер де Сорбон, — пасхальный баран покидает кухню в сопровождении множества съестных припасов. Что касается Рождества, то кредиторы никогда не забывают — это день, когда от должников требуют исполнения обещаний, а легкомысленные люди вовсю предаются сумасбродству. «В этот день многие веселятся во Господе, но многие также веселятся и в миру. Сколь безобразные сцены порой можно видеть в ночь под Рождество! Клирики играют в кости, обжираются и пьянствуют, и в один вечер они совершают больше грехов, чем за целый год» [341] Lecoy de La Marche , A. La chaire française au Moyen Age, spécialement au XIII e siècle. Paris. 1868. P. 337 ss.; Hauréau, Jean-Barthélemy . Notices et extraites de quelques manuscrits latins de la Bibliothèque nationale… Paris. 1890–1893. 6 vol. T. III. P. 287. .

Если многие люди ходят на проповедь, стараясь извлечь из нее пользу, если она трогает многие души, то хватает и таких, кто быстро от нее утомляется и сбегает. Сколько людей, из числа самых послушных, рассеянно слушает краем уха и восхищается, ничего не понимая! Вот проповедник и говорит своей аудитории: «Знаете, не раз, выходя с проповеди, где безупречный мудрец предавал свой дух и тело на муки, дабы указать путь к истине, иные мужчины и женщины ничего не выносили с нее: то, что говорилось им, вошло в одно ухо и вышло в другое. Один говорит: "Боже! Пресвятая Мария! Как прекрасно проповедовал сей безупречный мудрец!" "А что он сказал?" — спрашивает другой. "Ах, — отвечает первый, — клянусь Богом, я ничего не понял!" Вам вполне ясно, что у этого человека есть сердце, чтобы воспринимать, глаза, чтобы смотреть, и уши, чтобы слушать». Поэтому проповеднику приходилось проявлять выдумку, чтобы его слушали внимательно [342] Mss. de Dom Grenier. Ibid. . Проповеди наполняли «примерами», то есть анекдотами, иллюстрировавшими речь и делавшими ее более привлекательной; но и этого не всегда было достаточно. Надо было еще знать приемы на случай, когда веки слушателей, несмотря ни на что, смежал сон. В таких случаях один проповедник, сделав паузу, начинал такую речь: «Жил-был король, звали его Артур…», и прославленное имя заставляло головы подняться; другой в подобных обстоятельствах восклицал: «Тот, кто спит в этом углу, не узнает моего секрета», и каждый, считая, что обратились к нему, старался показать своей позой, что весь внимание. Это еще добросовестные верующие; но были и другие, которых проповедь вообще не интересовала и которые покидали свое место, едва она начиналась. Один канцлер собора Богоматери, упрекавший парижских бюргеров за побеги такого рода, писал в 1273 г., имея в виду одно деревенское суеверие: «Так поступают жабы, когда цветет виноград: запах его цветов обращает их в бегство или убивает». Жак де Витри рассказывает, что видел одного рыцаря, никогда не присутствовавшего на проповеди; потому тот даже не сомневался, что проповедь — это месса, и полагал, что ее служат, чтобы принять дары [343] Lecoy de La Marche, A. La chaire française au Moyen Age, spécialement au XIII e siècle. Paris. 1868. P. 201 и далее. . Филипп Новарский, мирянин и рыцарь, тоже осуждает тех, кто сбегает из церкви, едва закончат читать Евангелие: ведь он знает, что на возношении даров и на причастии надо присутствовать, если хочешь принять участие в таинстве, а уходить лишь после слов «Ite missa est» [344] Идите, месса окончена (лат.). — Примеч. пер. .

Не все внимали таким словам: кто из лени, кто из равнодушия, а кроме того, имелись и вольнодумцы. С XII в. уже слышались их отдельные голоса, и адепты «древней философии», поклонники языческой мудрости, начинали говорить: «Что значит смерть? Примем то благо, что приходит к нам каждый день. А потом будь что будет! Смерть положит конец бою, и когда она придет, больше не останется ничего, ни тела, ни души» [345] Hélinand, moine de Froidmont . Les vers de la mort. Éd. par Fr. Wulff et Em. Walberg. Paris. 1905. P. 32. . В том же веке епископ Иоанн Солсберийский назвал лекарей особенно подозрительными в причастности к этой материалистической ереси: он, мол, слышал, как они рассуждают о душе и ее свойствах, о теле и его воскрешении, о сотворении и развитии мира совсем в ином духе, чем велит религия [346] Joannes Saresberiensis . Policraticus. Ed. C.C.J. Webb. Oxford. 1909. T. II. P. 29. . Позже, в 1266 г., автор «Зерцала жизни и смерти» [347] Miroir de vie et de mort //Romania. T. XLVII. P. 515. отмечал, что многие считают душу простым дуновением ветра. И Филипп Новарский в это же время порицал тех, кого он называет «отчаявшимися», этих резонеров, которые «несут чушь» и насмехаются над религиозными вещами; которые критикуют дела Провидения; которые считают себя вправе рассуждать, что, дескать, то или это сделано худо и его следовало сделать иначе; которые спрашивают, почему Бог послал человека в мир жить с первого до последнего дня в страдании, труде и скорбях; которые отказываются принимать угрозу ада, которого Бог, по их словам, никогда бы создал; которые, наконец, отрицают воскрешение и существование в иной жизни, утверждая, что никогда не было и никогда не будет ничего, кроме существующего на этой земле.