Владислав Иноземцев - Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Мы упоминали в первой главе распространенную в Московии мифологизацию Римской империи, которая относится к концу XV — началу XVI века — к периоду, непосредственно предшествовавшему экспансии на восток. Основной концепт Москвы как третьего Рима как в своем религиозно-каноническом исполнении (письма Филофея к Василию III), так и в «исторически»-светском варианте («Сказание о князьях Владимирских») сводился, однако, лишь к «подведению основания» под cугубо умозрительное утверждение о величии московских князей и легитимности их власти. Между тем процесс развития и экспансии Римской империи как предмет для исторических аналогий кажется нам в случае с Россией совершенно небесполезным.

Римская империя представляла собой, в отличие не только от европейских империй Нового времени, но и от относительно современных ей великих империй — от Персидской и Парфянской до империи Александра Македонского, — постоянно расширяющуюся и модифицирующуюся метрополию, что само по себе сближает ее с российским случаем намного больше, чем мифологическое «родство» сводного брата императора Августа с восточноевропейскими варварскими князьями. На протяжении своей тысячелетней истории Рим превратился из окраины этрусского и эллинистического миров в поистине глобальную цивилизацию, которая, будучи часть своей истории монархией, а часть — республикой, тем не менее осуществляла сугубо имперскую экспансию в течение долгих веков. В некотором смысле ее история представляла собой еще более сложные хитросплетения, чем российская, но она очевидно распадается на два периода, чем-то похожих на встречавшиеся в нашей истории.

Около 500 лет римляне провели в борьбе с близкими и более отдаленными соседями, которые (за исключением тех же этрусков) в той или иной форме представляли собой offshoots великих цивилизаций того времени — финикийской (Карфаген) и эллинской (Сицилия и города-государства Западного Средиземноморья). В этом противостоянии римлянам сначала удалось сплотить Италию, затем нанести поражение Карфагену, присоединив его владения в Испании и Северной Африке, а на заключительном этапе включить в состав своих владений Грецию и Македонию. К временам Суллы Рим представлял собой сложную политическую конструкцию, чья территория простиралась от Атлантики до Малой Азии, превращая Средиземноморский бассейн в Mare internae , но которая при этом характеризовалась значительным культурным и социальным единством: можно вспомнить и единый с греками пантеон богов, и взаимное инкорпорирование римской и греческой элит, и распространение образования, и инфраструктурное единство имперской территории. Не будет преувеличением сказать, что римлянам к концу эпохи Республики удалось именно то, что не получилось ни у одной европейской империи Нового времени: перейти от изначальной италийской метрополии к намного более расширенной территории, которая, несмотря на многообразие методов управления отдельными ее частями [1009], тем не менее также могла считаться своего рода core накануне наиболее масштабного расширения с 70-х гг. до н. э. до начала II века. Более того, по мере очередного расширения данное ядро все больше противопоставлялось новым провинциям.

За время от парфянских войн до покорения Дакии территория, контролировавшаяся из Рима, увеличилась в 3,1 раза — с 1,6 до 5,0 млн кв. км, а население — в 2,2 раза, с 30 до 65 млн человек [1010]. Империя установила в своих границах самый продолжительный мир, который наблюдался до того в этой части света. Она принесла самую современную на тот момент материальную культуру на бóльшую часть Западной Европы, утвердив на всей подконтрольной территории свои правовые нормы. Управление осуществлялось далеко не единообразно; некоторым провинциям была дарована довольно широкая автономия, однако ускорение материального прогресса сложно было не признать. Население империи постепенно привыкало к образу жизни римлян и ассимилировалось; гражданство, бывшее в начале имперского периода даже большей привилегией, чем статус свободного человека в Российской империи (после присоединения Египта в 30 г. до н. э. доля граждан в общем населении империи составляла около 10 % [1011], доля свободных в среднем по России в середине XIX века — около 65 %, хотя в центральных губерниях порой не поднималась выше 40 % [1012]), было даровано всем подданным (за исключением рабов) эдиктом Каракаллы (Constitutio Antoniniana) от 212 г. [1013]В дальнейшем имперский центр постепенно перемещался на восток, и с конца III века Восточная империя начала фактически самостоятельное существование, а реальный вес Западной продолжил снижаться до тех пор, пока последний император не был свергнут, а его регалии отосланы в Константинополь [1014]. Несколько позже окрепшая Византия (в какой-то мере этот эксперимент может напомнить отношения Москвы и Киева) вернулась в Италию, подчинив ее своей власти при Юстиниане I [1015]— но затем почти 800 лет продолжала свое существование независимо от бывших западных провинций. «Третий Рим», приняв эстафету от не слишком блиставшего в свои последние века «Второго», в некоторых элементах довольно близко повторил историю «Первого» — и мы сегодня, наверное, должны согласиться с Филофеем в той части его утверждения, что «четвертому не быти».

Фундаментальным отличием Российской империи от Римской было то, что последняя существовала в ту историческую эпоху, когда имперская организация государства была, пожалуй, самой привычной для политии значительных масштабов. Собственно, рубеж дохристианской и христианской эпох в куда большей степени был «the age of Empire», чем конец XIX века, к которому применял эту формулировку Э. Хобсбаум [1016]; более того, данный период был не только эпохой империй — он был и эпохой постимперской, если соотносить его с государствами Древнего Востока, и предымперской, если вспоминать о процессах формирования средневековой Европы. Российская же империя не просто возникла в ходе последней волны глобального имперского строительства — она пережила все современные ей империи.

Большинство известных истории империй погибли в борьбе с внешними врагами; будучи построенными силой оружия, они ею же и уничтожались. Многие пали жертвой восстаний покоренных народов — но, заметим, как раз поступательно расширявшиеся империи типа Римской были наименее подвержены этому типу упадка. Российская империя, как показывает ее история, была крайне эффективной в противостоянии внешним угрозам: в период ее имперской идентичности ни один противник не смог ее разрушить (а поражения на периферии, подобные Крымской войне, случались всегда и везде — достаточно вспомнить печальный инцидент в Тевтобургском лесу [1017]). Более того, даже отложение колоний в 1991 г. вовсе не стало для России исторической катастрофой — в своем имперском обличье страна может существовать довольно долго, если только правящие элиты смогут обуздать свои клептократические позывы и осознать, что экономический успех значимее военно-политических побед. России в наше время никто не угрожает извне и не собирается на нее нападать: обладание доставшимся стране в наследство от Советского Союза крупнейшим в мире ядерным арсеналом и технологиями поддержания его в боеготовом состоянии не оставляет потенциальному агрессору ни единого шанса. Однако очевидные сегодня проблемы в развитии страны указывают на два обстоятельства.