Владислав Иноземцев - Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Наконец, мы попытались подчеркнуть, что подлинная уникальность империи, сложившейся за многие века на восточных рубежах Европы, состояла в том, что отсутствие на начальной фазе экспансии единого национального государства в итоге проявилось в значительной эволюции самого имперского центра. Если в Европе можно было увидеть то, что относительно условно следует назвать «пульсацией» единой метрополии (в случаях с Испанией, Францией и Великобританией отчетливо прослеживаются экспансия 1500–1700-х гг., резкое сжатие 1770–1820-х, новая экспансия 1830–1900-х и, наконец, окончательное возвращение в свои исторические границы во второй половине ХХ века), то Россия сумела избежать повторения подобного сценария, несколько раз «перестраивая» не столько сформированную вокруг себя периферию, сколько саму себя: поселенческая колонизация XVI–XVII веков осуществлялась прежде всего Московией, которая, на наш взгляд, превратилась в собственно Россию во второй половине XVII столетия, после преодоления смут и междоусобиц, присоединения прежде более значимых, чем Москва, центров государственности Древней Руси — Новгорода и Киева — и завершения колонизации Зауралья вплоть до Дальнего Востока. Россия в ее, например, петровском виде представляется нам своего рода Московской империей, принявшей новое название во многом для создания более широкого имперского ядра и предания забвению очевидной неоднородности своей территории. Позднее эта новая метрополия расширила территорию империи за счет военных захватов от Финляндии и Польши до Персии и Хивы, создав к началу ХХ века подлинно Российскую империю — империю, созданную вокруг России, а не Московии. «Пульсация» живой и лишь совершенствовавшей свою идентичность метрополии в данном случае была заменена беспрестанным расширением империи и, соответственно, устойчивым укреплением имперских традиций. Советский Союз в данной логике стал первой попыткой «перестройки» империи, основанной на привнесении в нее некоего универсалистского элемента, претендовавшего на использование неких идеологем, которые бы «растворяли» имперскость в чем-то менее приземленном.

Советский эксперимент в этом смысле оказался весьма успешным. Мы согласны с А. Амальриком, задолго до краха СССР высказавшим мысль о том, что «марксистская доктрина задержала распад Российской империи — „третьего Рима“, — но не в силах отвратить его, как принятие христианства отсрочило гибель Римской империи, но не спасло ее от неизбежного конца» [1005]. Однако этот эксперимент стал крайне рискованным — прежде всего потому, что он еще больше запутал ситуацию с определением метрополии, стирая все естественные внутренние границы внутри империи и заменяя их чисто волюнтаристскими демаркационными линиями, не совпадавшими с культурными и цивилизационными «разломами». Последствия этого проявились после краха Советского Союза, когда в результате раздела империи Россия оказалась в чрезвычайно сложном положении. Она не только потеряла все свои военным образом контролировавшиеся территории (от Финляндии в 1917 г. до Польши в 1918-м, Прибалтики в 1918-м и 1990-м, а также Средней Азии и Закавказья в 1991-м), но и земли, которые действительно были частью «исторической России» в том смысле, что они исторически составили Россию, сформированную в середине XVII века Московией. «Постимперский синдром» стал в России очень тяжелым по двум причинам. С одной стороны, метрополия во многом откатилась не к своим границам до второго раунда расширения (например, 1830-х гг.), а гораздо дальше, потеряв значительную часть той метрополии, которая, собственно, и начинала экспансию на юг в первой половине XIX столетия, — мы скажем больше: в ходе постсоветского распада под сомнение поставлена сама «российскость» новой страны, так как ее нынешние границы на западе скорее похожи на рубежи Московии, а не России (и тут мы даже полагаем, что предложения некоторых украинских политиков переименовать «для внутреннего пользования» Россию в Московию [1006]являются, при всем их явно уничижительном характере, отражающими реальное состояние имперского распада). С другой стороны, из современной «постимперской» России империя никуда не ушла, так как в ее составе сохранился Северный Кавказ, военным образом присоединенный в 1830–1860-х гг. и до сих пор остающийся совершенно чужеродным элементом в рамках новой политии; именно войны в этом регионе в первые годы становления постсоветской российской государственности привели к ренессансу имперского стиля управления не только в южных провинциях, но и по всей стране.

Итогом и основным выводом нашего исследования является, таким образом, утверждение о том, что в последние 30 лет в России случилась деколонизация, не приведшая к завершению ее имперской истории . Насколько сомнительным кажется нам термин и теория «внутренней колонизации» [1007], настолько же очевидной выглядит применительно к современному бытию России концепция «внутренней имперскости»: будучи не в состоянии распространить имперское влияние вовне, Москва сегодня стремится выстроить свою внутреннюю структуру по классическим имперским «лекалам». Основная нагрузка в подобной ситуации ложится на поселенческую колонию — Сибирь и Дальний Восток, — от которых метрополия получает сегодня главную долю богатств, позволяющих поддерживать имперские замашки, но к которым относится как к далеким туземным территориям, не привлекающим особого внимания даже в случае, если значительные их части охвачены стихийными бедствиями, а колонисты близки к тому, чтобы задохнуться в дыму лесных пожаров [1008]. Российская империя «отступает, но не сдается» — а в последнее время пытается даже контратаковать, «отщипывая» куски территории от соседей, ввязываясь в военные авантюры на глобальной периферии и пытаясь использовать новые коммуникационные технологии, подкуп и шантаж для повышения своего влияния в других бывших имперских столицах. И все это порождает главный вопрос, на который в книге не дано ответа: что может случиться с этой империей дальше, на что может оказаться похожим ее исторический путь, если становится все более очевидно, что переродиться в подлинно современное национальное государство постимперского типа Россия не имеет ни желания, ни, вероятно, даже возможности?

Оценивая имперскую историю России, мы постоянно сравнивали ее с историей современных ей европейских империй, формировавшихся с начала XVI по начало ХХ века. Подобное сравнение выглядело естественным, так как Россия никогда не была оторвана от остального мира и развивалась с очевидной «оглядкой» на Европу. Между тем отличия российской имперской истории от европейской, отмечавшиеся выше, вполне возможно, требуют расширения массива сравнений, особенно учитывая идеологический фундамент, на котором строилась еще первая Московская империя.