Эрнест Лависс - История Франции в раннее Средневековье

В разных местах Белгики, особенно в области Намюра и Шарлеруа, археологические расследования открыли следы франкского заселения. Некрополи этой области ( Samson , Spontin , Furfooz ) дали массу ценных вещей и оружия, позволяющих восстановить облик франкского воина. Туника или sagum (сагум) застегивалась пуговицами или пряжками. Медный пояс, скрепленный широкой пряжкой, с серебряной или бронзовой резьбой, стягивал ее у талии. На нем висел длинный меч с деревянной или костяной ручкой или короткий нож — скрамасакс, в деревянных, обтянутых кожей ножнах, кинжал, костяной или деревянный гребень, ножницы, кошелек с деньгами и мелкими предметами, такими как пила, ключи. Тут же висел топор с одним острием (так называемая франциска, которым действовали вблизи и издали, бросая его в неприятеля), ангон — железный дротик с крючьями на конце, причинявшими опасные раны. Пика — фрамея, представляла деревянный ствол с плоским железным концом, иногда украшенным резьбой. Употребляли и лук (деревянные части его исчезли, но в могилах находят железные наконечники стрел). Для обороны служил деревянный щит, дощатый или плетеный из прутьев, обтянутый кожей — овальный или круглый, 50–70 см в диаметре. Внутри у него была ручка; снаружи, в центре металлический круг — umbo , который железными стержнями соединялся с железной же полосой, шедшей по окружности. Раскопки не обнаружили шлемов. Значит, голова была непокрыта. В могилах находят бронзовые кольца, украшенные буквами, насечками, гнездами для камней, женские ожерелья из жемчуга, золота, стекла и амбры, серьги, браслеты. В них наблюдается смешение варварского и римского вкуса [315].

У берегов Галлии хозяйничали саксы.

«Для этих пиратов, — пишет Сидоний Аполлинарий, — наслаждение — бороздить Британское Море своими кожаными лодками… Когда речь идет о грабеже, все умеют повелевать и подчиняться. Сакс самый ужасный из врагов… Он играет с бурей… Прежде чем поднять паруса, саксы убивают десятого из своих пленников».

Берег Галлии, который они опустошают от устья Рейна до устья Луары, получил выразительное название «Саксонский берег». В некоторых местах: в Байе, в устье Луары, они устраивают свои пристани и отсюда движутся к югу. В биографии Вивиана, епископа Сента, рассказано, как город был спасен молитвами епископа.

Так со всех сторон Галлия наполнялась варварами. Даже те, кого Рим считал союзниками, постоянно обнаруживали готовность растягиваться за отведенные им пределы. Их послушание и верность зависели от энергии и ловкости римских вождей, на обязанности которых лежало напоминать им об уважении к договору. В течение 25 лет Аэций играл эту роль в Галлии, в то время как Плацидия управляла Империей от имени своего малолетнего сына Валентинина III.

На юго-западе готский король Теодорих был очень ненадежным союзником и неоднократно хотел проникнуть в долину Роны. Аэций несколько раз разбил его. На северо-востоке бургунды, нарушившие договор, заключенный с Римом, также были наказаны. Некоторое время спустя гунны, добравшись до Рейна, нанесли им кровавое поражение, память о котором сохранилась в «Песни о Нибелунгах» [316]. Аэций, думая, что бургунды больше не опасны, поселил их остатки в 443 году в Савойе ( Sabaudia ) близ Женевы. На северо-западе в ту же пору жители Арморики изгнали римских чиновников. Аэций отдал ее аланскому королю Эохариху и его дружинам, которые 10 лет опустошали несчастную страну. Римские постройки, найденные здесь, носят следы пожаров, — очевидно, этой эпохи.

На севере Аэций отбил нашествие франков, которые под предводительством Хлодиона овладели Турнэ, Камбрэ и дошли до Соммы. Он захватил их на берегах Канша. «На соседнем с рекою холме, — пишет Сидоний Аполлинарий, — варвары справляли гименей, плясками и песнями, по образцу скифов. Белокурая невеста сочеталась с белокурым, как она, женихом… Свадьба была разгромлена… На телегах виднелись праздничные приготовления — блюда, кушанья, полные котлы, увенчанные гирляндами… Вместе с кибитками невеста досталась во власть победителю»…

Аэций своей энергией сумел внушить варварам уважение к римской власти. Когда в середине V века гунны обрушились на Галлию, вокруг него сплотились и галло-римляне, и германцы.

Это был момент, когда Аттила вновь соединил под своей властью гуннские племена. Утвердившись между Тиссой и Дунаем, он наводил ужас на Восточную Империю. Энергичный образ действий императора Маркиана заставил его повернуть к Западу. Галлия, где Аэций боролся с народами, спорившими в свою очередь между собой, — показалась ему легкой и богатой добычей. Он просит у Валентиниана III руки его сестры Гонории и объявляет себя союзником Рима, явившимся в Галлию только затем, чтобы бороться с вестготами. Во главе огромных гуннских и германских полчищ он переходит в 451 году Рейн между Бингеном и Вормсом и направляется к Мецу, куда подходит 6 апреля. Он избивает его жителей и сжигает город. Париж находился в опасности. Жители хотели бежать, но одна дева, посвященная Господу, Женевьева, предсказала им, что город не подвергнется нападению. Действительно, Аттила направился на Орлеан, епископ которого, Аниан, поехал умолять Аэция о помощи. Последний явился из Италии. На его зов сошлись франки, часть бургундов, армориканцы, даже вестготы.

Аттила осадил Орлеан, быть может, даже проник в него, когда союзники напали на него. Возле города произошло жестокое сражение, в результате которого Аттила снял осаду. Второе сражение разыгралось у Мориака, в окрестностях Труа. Это была славная в летописях гибнувшей Галлии «Каталаунская битва». Она продолжалась три дня. Впоследствии рассказывали [317], будто ручей, пересекавший долину, переполнившись кровью, превратился в поток. Побежденный Аттила удалился в свой лагерь, готовый поджечь его в случае нужды. Уходя, он разграбил Трир, а в следующем году бросился на Италию. Галлия была спасена, но перенесенная опасность потрясла воображение населения. Рядом с Аэцием, спасителем Галлии, слава защитников страны была присвоена епископам Ауктору Мецкому, Аниану Орлеанскому, Лупу, епископу Труа, Женевьеве Парижской. Даже города, где Аттила и не проходил, создавали свои легенды.

В 454 году погиб Аэций. «С ним, — говорит хронист, комит Марцеллин, — Западная Империя пала и с тех пор уже не поднималась»…

Каково же было за истекшие полвека действительное состояние Галлии?

Некоторые ученые утверждали, что нашествие новых поселенцев не сопровождалось особенными насилиями, что грабежи и опустошения были только отдельными фактами. Говорить так — значит, игнорировать свидетельство современников, которые изображают свою эпоху как время ужасных испытаний и потрясений. Так, ритор Клавдий Марий Виктор в письме своем от 415 года к Саломону, аббату марсельского монастыря св. Виктора, изображает варвара, кидающегося на имения, на колонов; он оплакивает «опустошения сармата (вероятно, гота), пожары вандала, грабежи быстрого алана». Оренций, епископ Оша, который пишет между 430 и 440 годами в странах, занятых вестготами, говорит, что ни леса, ни пустыни не могут защитить население от варваров. «По бургам, деревням, городам, словом, всюду свирепствует смерть, горе, разрушение, убийство, пожары, траур. Вся Галлия пылает на одном костре»… «Где теперь, — говорит один галло-римский христианин, — богатства сильных? Тот, чья сотня плугов распахивала землю, с трудом добывает волов для обработки поля; тот, кто проезжал по городам в пышных колесницах, — истомленный, проходит усталым шагом по пустынной деревне; тот, кто обладал десятью большими кораблями, качавшимися на море, — теперь сам направляет маленькую лодочку. Деревни, города — все изменило свой вид, все стремится к скорой гибели». Еще определеннее — автор поэмы «О Провидении Божием». Он пишет тогда, когда Галлия «уже десять лет находится под готским и вандальским мечом». Все опустошено, варвары избивают женщин, детей, стариков, знать и плебеев, готы занимают виллы, похищают деньги, делит драгоценности между своими женщинами. Они выпивают вино, уводят стада, жгут дома. Церкви разрушены пожарами, священные сосуды осквернены. Епископы несут те же испытания, что и паства: их бичуют, и жгут, заключают в оковы. Автор нашего трактата описывает себя «покрытого пылью, обремененного ношей, идущего с трудом среди готских повозок и оружия, рядом с епископом, изгнанным из сожженного города». Он сознает все значение этого нашествия и гибель родины. «Когда образ дымящейся родины представляется нам, и мы вспоминаем все, что погибло, — печаль крушит нас, и лица наши орошаются слезами, которых мы не можем удержать». Историк не имеет права не внимать этим горьким, все повторяющимся жалобам, которые в таком изобилии подтверждаются фактами [318].