Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Сразу оставим за рамками эксцессы бандитизма и мародерства, в ходе которых могли страдать семьи военспецов, и сосредоточимся лишь на вопросе о наказании в отношении семей тех, кто изменил советской власти. В центре нашего внимания будут, прежде всего, семьи бывших офицеров Генерального штаба – представителей военной элиты; людей, находившихся вследствие своей немногочисленности и особого, исключительно высокого положения в комсоставе, на виду и, соответственно, более удобных в плане надзора.

Обязательная регистрация бывших офицеров в Советской России началась в основном летом 1918 г., но в регистрационных материалах того периода (в частности, при регистрациях в Москве [1225]) отсутствовали данные о семейном положении регистрируемых. В учетных карточках и списках фиксировались только адреса офицеров, что пока еще не было увязано с адресами семей, но во многих случаях позволяло установить их местонахождение. Однако уже осенью 1918 г. в анкетах встречаются разделы «Адрес семьи», а, например, в 1919–1920 гг. анкеты содержали пункт «Адрес семьи, а для холостых – ближайших родственников» [1226]. Вопрос о проверке указывавшихся анкетных данных остается открытым.

4 сентября 1918 г. в Советской России официально появился институт заложничества, легализованный приказом главы НКВД Г.И. Петровского. Инициативу поддержал Л.Д. Троцкий, распространив ее на семьи бывших офицеров и военных чиновников. Приказ Троцкого от 30 сентября 1918 г. гласил: «Предательские перебеги лиц командного состава в лагери неприятеля, хотя и реже, но происходят до настоящего дня. Этим чудовищным преступлениям нужно положить конец, не останавливаясь ни перед какими мерами. Перебежчики предают русских рабочих и крестьян англо-французским и японо-американским грабителям и палачам. Пусть же перебежчики знают, что они одновременно предают и свои собственные семьи: отцов, матерей, сестер, братьев, жен и детей. Приказываю штабам всех армий Республики, а равно окружным комиссарам, представить по телеграфу члену Реввоенсовета Аралову списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава со всеми необходимыми сведениями об их семейном положении. На т[оварища] Аралова возлагаю принятие, по соглашению с соответственными учреждениями, необходимых мер по задержанию семейств перебежчиков и предателей» [1227]. Пока что речь шла только о семьях ранее изменивших советской власти военспецов. Однако не было указано, что делать с задержанными. В дальнейшем Троцкий конкретизировал свои предложения, указав, что в случае измены военспецов их семьи будут арестованы [1228].

К октябрю 1918 г., по некоторым данным, в заложниках находились свыше 8000 бывших офицеров. Очевидно, что массовое заложничество было бессмысленным. Поэтому по предложению Троцкого заложники, не причастные к контрреволюционной деятельности, были решением ЦК РКП(б) освобождены с предложением поступить на службу в РККА. В случае согласия они должны были представить списки своих семей, которые были бы арестованы при переходе этих бывших офицеров к противнику [1229]. Постановлением VI Всероссийского чрезвычайного съезда Советов от 6 ноября 1918 г. освобождению подлежали все заложники, «кроме тех из них, временное задержание которых необходимо как условие безопасности товарищей, попавших в руки врагов» [1230]. Брать заложников по этому постановлению отныне могла только ВЧК.

Учетом военспецов в РККА занимались сами же военспецы. Они едва ли могли выступать активными проводниками репрессивной политики в отношении семей таких же бывших офицеров. Вполне можно допустить, что они сознательно саботировали требования Троцкого. Однако, как выясняется, даже семьи многих заведомых контрреволюционеров, в том числе видных деятелей антибольшевистского лагеря, спокойно жили в Советской России и не подвергались серьезным репрессиям.

Семья известнейшего белого генерала В.О. Каппеля проживала в Перми. Его супруга, 29-летняя О.С. Каппель (Строльман), в 1918–1919 гг. работала в штабе 3-й армии красных машинисткой. В одной из анкет она указала, кто ее муж, после чего была уволена без права поступления на службу в военные учреждения. Тогда она смогла устроиться канцелярской сотрудницей в департамент государственного казначейства в Перми. Весной 1919 г. Строльман была арестована. Арест произошел «по приходе домой в общежитие для служащих Государст[венного] казначейства, быв. гостиница “Ижевское (?) подворье”…» [1231]Причины ареста самой женщине были неизвестны, допросов не проводилось, обвинений выдвинуто не было. Содержалась арестованная в женском одиночном корпусе Бутырской тюрьмы. По всей видимости, речь шла о заложничестве. В карточке арестованной указано: «Муж, бывший с ней в разводе более 2 хлет, служил в армии белогв[ардейцев], о чем О.С. не знала, сама же она сл[ужила] в Пермск[ом] казнач[ействе] и на служ[ебной] анкете дала неверные сведения» [1232]. По некоторым данным, О.С. Каппель находилась в Бутырской тюрьме до марта 1920 г., когда ей сообщили о смерти мужа и предложили оформить развод [1233]. По свидетельству дочери Каппеля, арест матери произошел в Глазове (штаб 3-й армии с декабря 1918 г.), а затем за Строльман вступились (!) руководители ВЧК Ф.Э. Дзержинский и В.Р. Менжинский, причем последний предложил ей работу в Наркомфине на условиях оформления заочного развода с мужем, причем якобы с 1 апреля 1919 г. Строльман там и работала [1234]. Таким образом, супруга одного из самых известных вождей антибольшевистского лагеря провела в заключении, по различным версиям, около года.

Цели этого «заложничества» совершенно не понятны. Возможно, требовалось изолировать супругу Каппеля, чтобы она не могла содействовать белым. Достоверность же эмигрантских рассуждений о некоем предложении Каппелю «ослабить свои удары по красным» в обмен на освобождение супруги и пафосном ответе генерала: «Расстреляйте жену, ибо она, как и я, считает для себя величайшей наградой на земле от Бога – это умереть за Родину. А вас я как бил, так и буду бить» [1235], кажется крайне сомнительной. Хотя бы потому, что своих ударов Каппель не ослаблял, а его жена, несмотря на это, была довольно быстро освобождена. Тем более сложно предположить, при каких обстоятельствах могло быть сделано подобное предложение.

В Советской России находились семьи и других видных деятелей антибольшевистского лагеря – например, семья начальника петлюровского ГУГШ и военного министра генерала С.И. Дядюши [1236]. О том, что она подвергалась преследованиям, данных нет. Во всяком случае, его близкие благополучно пережили Гражданскую войну, а после войны генерал вел интенсивную еженедельную переписку с проживавшей в Москве семьей уже из эмиграции. Весной – летом 1918 г. в занятом красными Оренбурге спокойно проживал отец знаменитого вождя Белого движения атамана А.И. Дутова. Не где-нибудь, а в «колыбели революции» Петрограде жила и работала в городском музее на протяжении 1918–1920 гг. мать другого вождя белых, легендарного «черного барона» генерала П.Н. Врангеля, баронесса М.Д. Врангель. Позднее она вспоминала, что, «несмотря на все ужасы жизни и особо щекотливое личное мое положение, уцелела каким-то чудом» [1237]. Стоит отметить, что в борьбе с казачьим повстанчеством красные не церемонились и активно практиковали заложничество, в результате чего репрессиям подвергались и семьи бывших офицеров. По некоторым данным, в 1920 г. были расстреляны родители и двоюродные братья кубанского повстанческого командира полковника М.Н. Жукова [1238]. Впрочем, эти примеры не относятся к семьям военспецов РККА. Но что же происходило с последними?