Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Следует признать, что единичные случаи арестов членов семей военспецов имели место, но до системности в этом вопросе было далеко. Так, известно, что в связи с мятежом командира Особого корпуса Ф.К. Миронова в 1919 г. была арестована его жена, впоследствии она отмечала, что была заложницей по делу мужа, однако уже 13 октября 1919 г. постановлением Оргбюро ЦК РКП(б) ее освободили и никаких последствий для нее это заложничество не имело [1265].

Похожий случай произошел и с женой другого мятежника – бывшего командира 9-й кавалерийской дивизии А.П. Сапожкова. В старой армии Сапожков дослужился до подпоручика, хотя в РККА, видимо, не считал себя военспецом и презрительно о них отзывался. Летом 1920 г. Сапожков поднял восстание, возглавив Красную армию «Правды». В августе в плен попала его супруга Д.С. Сапожкова, которую красные арестовали и собирались расстрелять, однако расстрел отложили, поскольку хотели использовать ее для давления на мужа. После гибели Сапожкова командующий войсками по подавлению мятежа ходатайствовал об отмене приговора [1266].

В годы Гражданской войны произошло немало перелетов к белым красных авиаторов. 29 октября 1918 г. на сторону белых был совершен даже групповой перелет летчиков 9-го армейского авиаотряда. После этого дерзкого шага советское командование на Южном фронте распространило суровый циркуляр, по которому летчики и наблюдатели должны были из числа служащих авиаотряда указать не менее двух лиц, согласных дать подписку об ответственности вплоть до расстрела в случае измены лица, за которое они ручались. Поручители не могли быть одновременно в воздухе с теми, за кого ручались. Также требовалось предоставить подписи родственников или друзей об аналогичной ответственности [1267].

Однако введение круговой поруки среди летчиков было тупиковым решением, поскольку в связи с массовыми перелетами на сторону противника большевикам за каждого изменника пришлось бы казнить еще двух и более других летчиков. Такие действия могли привести не только к росту саботажа и нежеланию квалифицированных пилотов служить на подобных варварских условиях, но и к бессмысленному физическому истреблению даже добросовестно служивших красным авиаторов. Совокупность же измен и расстрелов заложников за измены их сослуживцев в короткой перспективе могла лишить красных авиации вообще. По этим причинам такая мера, естественно, не нашла применения. Есть данные об арестах членов семей красных авиаторов, перелетавших к белым [1268], однако более суровых репрессий в их отношении не было, и арестованные освобождались. В конечном итоге за особые заслуги красного воздушного флота суровый приказ об ответственности родственников был отменен [1269].

В переписке Полевого штаба РВСР приводились сведения о семьях перебежчиков [1270], но упоминаний о репрессиях в их отношении обнаружить не удалось. Фактически же массовое заложничество членов семьи оставалось лишь декларированной угрозой.

Эффективность заложничества, нацеленного на перебежчиков, в немалой степени определялась пропагандой результатов. Как известно, пропаганда в Советской России была поставлена образцово. Однако свидетельств о взятии в заложники семей военспецов в газетах того времени встречать не приходилось. Следовательно, изменники о возмездии ничего не знали. В антибольшевистских источниках упоминания также единичны. Антибольшевистская мемуаристика, являющаяся основным средоточием подобных сведений, представляется ненадежным источником. Тем не менее объективность требует обратить внимание на эти свидетельства.

В частности, военспец РККА генштабист Н.С. Махров в конце августа 1919 г. передал через линию фронта своему родному брату – начальнику военных сообщений Кавказской армии Генерального штаба генерал-майору П.С. Махрову – известие о том, что он служит в РККА по принуждению, находится под контролем военного комиссара и не может перейти к белым, поскольку в заложниках у большевиков остаются его жена и дочь [1271]. О том, насколько такого рода сведения соответствовали действительности, данных нет. Нельзя полностью исключить возможное стремление Н.С. Махрова обеспечить свое будущее на фоне успешного продвижения белых к Москве и изобразить себя в качестве вынужденного сотрудника большевиков (по нашим данным, в РККА Махров поступил добровольно).

По ряду свидетельств, прежде всего мемуарных, после перехода к белым бывшего генерала и руководителя антибольшевистского военного подполья в Москве Н.Н. Стогова большевиками была казнена его жена [1272]. Арестована она была вместе с сыном в связи с делом «Национального центра», попав в чекистскую засаду на квартире политического лидера этой организации Н.Н. Щепкина [1273]. Казнь жены Стогова исключить нельзя, но проверить эти сведения пока не удалось.

Согласно послужному списку на 1909 г., Стогов был женат первым браком на дочери умершего потомственного почетного гражданина Екатерине Тихоновне Саниной, родившейся 9 мая 1877 г. В семье было пятеро детей: Татьяна (1902 года рождения), Надежда (1903 года рождения), Николай (1905 года рождения), Екатерина (1906 года рождения), Ольга (1908 года рождения) [1274]. В эмиграции его супругой была Анна Дмитриевна, она скончалась во Франции в 1987 г. По всей видимости, сын генерала Стогова и его полный тезка был расстрелян в период Большого террора в 1937 г. в Казахстане.

Бегство Стогова, одного из самых высокопоставленных военспецов РККА, было настоящей пощечиной для большевиков, которые даже на уровне первых лиц знали о подозрениях против него, а сам Стогов дважды арестовывался в 1918–1919 гг. Реакция большевиков могла быть совершенно непредсказуемой. Не исключено, что на волне возмущения репрессиям могла подвергнуться семья перебежчика [1275].

По некоторым данным, как заложница была казнена супруга бывшего военного министра генерала В.А. Сухомлинова [1276]. В этом случае, однако, не шла речь о семье военспеца-изменника, поскольку Сухомлинов не служил в РККА. Супруга генерал-майора Б.А. Левицкого, расстрелянная, по некоторым данным, вместе с мужем [1277], также не относится к заложникам за него, вопреки утверждениям эмигрантских авторов [1278].

Даже ангажированный историк-эмигрант С.П. Мельгунов, целенаправленно собиравший материалы (безотносительно их достоверности) о любых проявлениях красного террора [1279], по вопросу о заложничестве семей военспецов привел лишь единичные примеры, основанные на данных, которые невозможно проверить. В частности, он отмечал, что о расстрелах в 1918 г. жен-заложниц за военспецов, бежавших к белым, рассказывали деятели киевского Красного Креста. Кроме того, основываясь на данных зарубежной печати, Мельгунов упоминал о расстреле в марте 1919 г. в Петрограде родственников офицеров 86-го пехотного полка, перешедшего к белым [1280], а также писал о расстрелах родственников офицеров, подозревавшихся в переходе к белым в Кронштадте в 1919 г. [1281]Однако есть все основания усомниться в достоверности этих примеров. Первый случай приводится им по слухам, источник второго также ненадежен, а сообщение изобилует неточностями (видимо, речь идет о 86-м стрелковом, а не пехотном полку, перешедшем к белым отнюдь не целиком и уже после марта 1919 г. – в конце мая [1282]). Третий пример также лишен конкретики. Еще один пример подобного рода – упоминание о расстреле в мае 1920 г. в Елисаветграде семьи из четырех девочек 3–7 лет и старухи-матери 63 лет за сына-офицера [1283]. Такой пример, естественно, вызывает возмущение любого цивилизованного человека, однако Мельгунов не указывает ссылку на источник информации, а целесообразность и возможность подобных репрессий в период, когда внутренняя контрреволюция была практически ликвидирована, вызывает сомнения. Таким образом, даже наиболее ангажированные авторы не смогли привести сколько-нибудь убедительных примеров репрессий в отношении семей военспецов.