Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Антонович был у генерала Медведева (дядя главы земского правительства), и тот ему конфиденциально поведал, что его племянник и его коллеги считают положение очень шатким и начинают уже жалеть, что заварили всю кашу.

В японском штабе наши офицеры довели японцев до того, что вчера двух совсем упившихся пришлось арестовать; здесь на [ «]Хизене[»] режим свободнее – второй вечер в семеновском отделении попойка, пьяные песни и дикий хохот.

Вериго и Никонов узнали (вероятно, от Изоме), что Розанову удалось спасти остатки от продажи хлопка, около трехсот тысяч иен, и явились к нему с требованием от имени атамана передать им эти деньги.

Розанов, конечно, отказал, но под давлением очень дерзкого наскока и даже угроз сдал и дал обещание после размены чека в Японии выдать генералу Вериго сто тысяч иен с тем, что это пошло на выдачу пособий и прогонных до Читы и Харбина (от Гензана, куда нас хотят вывезти) всем чинам штаба крепости и владивостокского гарнизона; остальные же деньги будут назначены для той же цели для офицеров частей всего округа.

Валя сообщила, что вошла в связь с помощником Станишевского и что, по-видимому, есть надежда ночью вынести штандарты по черному ходу и спрятать в домике манакинской прислуги; о том, что они хранятся в нижней части ларца, наличному составу [2034]штаба неизвестно, и потому дело должно пройти незамеченным.

Генерал Инагаки очень любезно прислал мне напечатанный в газетах декрет большевистского Совнаркома (получен по радио), что адмирал и все его министры объявлены «вне закона». При первой возможности попрошу какую-нибудь существующую русскую власть внести это отличие в мой послужной список.

В газетах печатаются списки представителей старого режима, заявивших о своей лояльности новой власти и явившихся к ней с предложением своих услуг (много очень неожиданных для меня лиц; считал их устойчивее).

5 февраля. Ничего не знаем о своей судьбе; нас как будто повезут в Японию, а всех остальных в Гензан. Японцы делятся с нами новостями, получаемыми по радио. У Деникина плохо.

Иркутских и здешних эсеров совсем прижали к стенке; большевики предъявили им ультиматум и уже требуют не соглашения, а абсолютного и беспрекословного подчинения; повторяется то же самое, что и везде, – эсеры готовят путь большевикам, а затем получают за это одни пинки.

Послал Вале последние инструкции по поводу штандартов; она – удивительный храбрец, ходит по городу, разыскала жен офицеров волковского отряда и раздала им посланные мной деньги; ей выражают сожаления, что я не остался на свободе, так как новая власть очень хотела бы иметь меня своим ответственным сотрудником.

6 февраля. Официально объявлено, что авангард сибирской армии под начальством генерала Войцеховского находится вблизи Иркутска. Сейчас все решение в руках Семенова и японцев; при их содействии армии смогут не пустить красных дальше Байкала, а тогда, хотя бы и с Семеновым, надлежаще обузданным, а при возможности и устраненным, возможно создание Белого Дальнего Востока. Весь вопрос теперь в организации снабжения; у Семенова пока есть схапанные им 60 миллионов руб. первого эшелона золотого запаса (не думаю, что все уже растащено), и этого пока хватит, а затем имеются спасенные кредиты кредитной канцелярии и уже оплаченные заказы комиссии Роопа, а кроме того, крупные кредиты остались у Угета [2035]в Нью-Йорке. Необходимо только скорейшее образование нового настоящего правительства на юге России, ибо оставшиеся деньги нельзя отдать в руки читинских разбойников.

После обеда нам объявили, что вскоре нас повезут на Эгершельд на транспорт, уходящий завтра в Японию.

6–7 февраля [2036]. Переехали на транспорт. Повезли нас еще засветло, вероятно, для большей безопасности, т. к. вечером и ночью за броненосцем установлено наблюдение с берега. Ехали на открытых автомобилях через Светланскую, Алеутскую и затем на Эгершельд. Опять пришлось надеть сверху японские плащи, а меня заставили снять неподходящее для японца пенсне, что лишило меня возможности рассмотреть как следует физиономии толпы наполнявшей улицы (особенно Алеутскую, по которой шла какая-то демонстрация).

Вдоль пути встретили несколько прогуливавшихся японских рот, двигавшихся в расстоянии нескольких сот шагов одна от другой – очевидное мероприятие на какой-нибудь случай с нашими автомобилями. Я имел при себе свои три револьвера и 12 обойм. Все прошло благополучно, но у нашего автомобиля лопнула шина у самого штаба крепости, и шофер, как ни в чем не бывало, свернул на возвышенный подъезд и, проехав входные двери, остановился на спуске недалеко от старой комендантской квартиры, и здесь на глазах штабных писарей было поставлено новое колесо, и мы поехали дальше.

Палуба японского транспорта была сплошь завалена вещами семеновской партии, а часть оставалась еще на берегу; шла спешная погрузка, блистали новые чемоданы и дорогие сундуки. У меня лично [из] всего имущества был портфель с обоймами, а у Розанова и этого не было. Вериго и часть семеновцев были уже на транспорте. Нас разместили по каютам, задраили все люки и запретили показываться и громко разговаривать; все это только для соблюдения нейтралитета, т. к. транспорт стоит около эгершельдского маяка, а вся эта территория огорожена стенкой с воротами, охраняемыми японским караулом.

Поздно вечером на пароход пришла Валя (пешком, измученная); моя выдумка выручить крепостные штандарты (большой в 35 ф[утов] длины я собирался отправить императрице Марии Федоровне, а малый оставить себе для того, чтобы им обернули мой гроб во время отпевания) чуть-чуть не окончилась печально. Оказалось, что штабс-капитан Серых, служивший в японской разведке и уполномоченный поддерживать связь с берегом для бывших на броненосце русских офицеров, вошел уже в связь с красным штабом, и моя последняя записка на имя жены была передана им для перлюстрации.

Спасли две случайности: первая – я не написал подробностей и имени Станишевского, а вторая – красная разведка предупредила того же Станишевского, ведавшего зданием штаба крепости, что ночью будет засада для захвата лиц, вознамерившихся пробраться в кабинет коменданта, и у перепуганного насмерть Андрея Константиновича, моего верного сослуживца в течение пяти лет, хватило сил и времени сообщить об этом своей жене, которая нашла Валю и укрыла ее у себя до отправления на транспорт.

Слушая все эти подробности, пережил тяжелые минуты.

Поздно вечером семеновцы под главенством Вериго и розановские адъютанты устроили попойку; несколько человек явились ко мне в каюту с бокалами вина и с предложением к ним присоединиться. Туго натянутые нервы не выдержали, я выбил у них из руки их бокалы, крикнул: «Как вы, негодяи, смеете пьянствовать и веселиться, когда через несколько часов мы должны оставить родную землю», – и после этого свалился без сознания на пол.