Наталия Таньшина - Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского [litres]

Если же рассматривать Севастополь не как военно-морской порт, а как гражданский город, то он, по словам Баранта, просто «ничто». Помимо моряков, солдат, служащих и рабочих, население города насчитывало, по его данным, 6000 жителей [600]. «Ничто еще не привлекает людей в этот военный лагерь […] Еще не предвидится то время, когда Севастополь станет чем-то иным, нежели военным портом», – писал он [601].

Французский дипломат имел возможность детально ознакомиться с устройством севастопольского порта. Рейд, который, по его словам, мог вместить все флоты Европы, прикрывался двумя батареями смежных казематов на двести человек каждый. Император, по замечанию Баранта, в юности изучавший искусство фортификаций, очень любил именно систему батарей-казематов. «Казематы широкие и проветриваемые, они должны быть весьма здоровым местом обитания для войск; третья батарея той же мощности расположена на входе в военный порт. Этот порт очень удобен. Глубина везде достаточна для прохода больших кораблей…» [602]

Строительные работы велись под руководством английских инженеров. По словам Баранта, в морском деле русские следовали английскому опыту. Долгое время на русской службе находилось много английских моряков, однако в настоящее время, отмечает дипломат, «во флоте, как и в армии, национальное мнение и, следовательно, мнение императора настроено против допуска иностранцев» [603].

Кто строил севастопольский порт? Как писал Барант, в России нет свободных рабочих. Каждый человек, не являющийся ни дворянином, ни торговцем, ни солдатом, ни служащим, является чьей-либо собственностью. В городах активно применяется труд отходников, но, когда речь идет об осуществлении больших работ, рук не хватает. В таких случаях предприниматели покупают у собственников земель в наиболее населенных провинциях патент на вербовку рабочих в их владениях. Так было при восстановлении Зимнего дворца, сгоревшего от пожара и восстановленного за пятнадцать месяцев. Такие рабочие и составили примерно десять тысяч строителей порта в Севастополе.

Помимо этой категории рабочих в Севастополе, по словам Баранта, использовались солдаты двух дивизий 5-го армейского корпуса – примерно 25 тыс. пехотинцев. Это позволяло задействовать примерно 7 тыс. рабочих ежедневно в погожие месяцы. Поскольку гидравлические работы очень тяжелы и вредны для здоровья, в том числе, из-за эпидемий, в Севастополе применялся труд 2 тыс. каторжан. Еще 1 тыс. составляли вольнонаемные рабочие, каменщики и плотники [604]. В общей сложности это дало 20 тыс. человек, ежедневно занятых на строительных работах.

Для Баранта эти люди являлись не просто строителями, а солдатами и моряками, которых при необходимости можно быстро посадить на корабли и доставить к Константинополю. «В течение трех дней Россия сможет перебросить туда армейский корпус; ее флот на Черном море не имеет другого предназначения» [605]. Именно в этом Барант усматривал пресловутую «русскую угрозу», хотя вовсе не был русофобом.

Вообще в Крыму Баранту все понравилось: «Нам ничего не нужно было просить, настолько велико было желание нам услужить» [606]. В распоряжении дипломата были самые лучшие дома: в Мисхоре, например, он жил в загородном доме генерала-лейтенанта Льва Александровича Нарышкина, племянника Марии Антоновны Нарышкиной, фаворитки императора Александра I, проживавшей в Ялте. Множество слуг, замечательный повар, лошади, кареты, всегда готовый помочь исправник – все это было любезно предоставлено послу.

Успев за несколько лет изучить русский характер, Барант понимал, что в России многое зависит от человеческого фактора, и опасался, что ситуация в Крыму может измениться, если сменится власть: а уже давно циркулировали слухи, будто Воронцов собирался оставить свой пост, хотя, как мы теперь знаем, он пробыл губернатором до 1844 г. Барант писал: «…если другой губернатор наследует графу Воронцову, Крым может быть забыт: если, напротив, эта “новая фантазия” еще продлится какое-то время, развитие продолжится; мелкие собственники потянутся сюда вслед за крупными; сюда приедут иностранцы. Появятся небольшие городки, а вместе с ними и ресурсы…» [607]Если же мода на Крым пройдет, если сюда не будут приезжать в поисках мягкого климата и более независимой жизни богатые аристократы, готовые вкладывать деньги в регион, благие начинания, по мнению дипломата, зачахнут через несколько лет. Не имея ничего против татарского населения, но не считая его склонным к активной трудовой деятельности, Барант полагал, что в таком случае татары и «дикая природа вновь станут хозяевами побережья…» [608]

Итак, в 1830–1840-е гг. отношения между Россией и Францией были весьма прохладными, если не сказать напряженными. Луи-Филипп, однако, был заинтересован в их нормализации. Тем более, ему было хорошо известно, что Николай I, при всем своем негативном отношении к «фальшивой» Июльской монархии, к самой Франции, ее истории и культуре относился с большим уважением. В царствование Николая Павловича в России трудилось немало французских художников, для которых Санкт-Петербург и Москва, неоспоримо, были частью Европы, где они хотели закрепить свои успехи, достигнутые на Западе.

В России дважды, в 1836 и 1842–1843 гг. бывал известный французский художник-баталист Орас Верне (1789–1863). Имя художественной династии Верне было давно известно в России. Дед художника пейзажист Жозеф Верне (1714–1789) был одним из любимых живописцев русской аристократии, а его работы коллекционировали императрица Екатерина II, императоры Павел I и Александр I [609].

В 1835 г. Верне вернулся во Францию из Рима, где возглавлял Французскую академию живописи. Вернулся, чтобы писать батальные картины для Галереи Славы Версальского музея, детища Луи-Филиппа [610]. В Салоне 1836 г. он выставил четыре свои картины, для которых уже было предусмотрено место в Галерее Славы. Казалось, перед художником открывались блестящие перспективы: он мог стать главным баталистом короля, особенно в условиях набиравшего обороты культа Наполеона. И вдруг неожиданно художник уезжает в Россию [611], разойдясь во взглядах с королем Луи-Филиппом: Верне не согласился с трактовкой королем сюжета картины «Осада Валансьенна» [612].

В то же время приезд Верне в Россию не был спонтанным. Вероятно, через Проспера де Баранта, с которым он был знаком со времен своего пребывания в Риме (Барант занимал тогда посольский пост в Турине), Верне был осведомлен, что его кисть может пригодиться Николаю I. Тем более что государь уже давно выражал желание видеть Верне в Петербурге. Незадолго до отъезда художника в Россию о его планах писал министру двора князю П.М. Волконскому уже знакомый нам Анатоль Демидов. В письме от 16 (28) мая 1836 г., сообщая о принятом Верне решении, он отмечал: «Его Величество Император уже давно говорил маршалу Мэзону и г-ну де Баранту о своем желании видеть Ораса Верне в России. После предложений, сделанных ему г-ном Ладурне [613], он вступил с ним в переписку. Убедившись, что его приезд будет приятен Императору, он решился поехать в Петербург…» [614]