Олаф Брок - Диктатура пролетариата [calibre]

* * *

Прошла ночь. Финляндия осталась позади. И снова лишь голые поля вокруг. Яркое утреннее солнце освещает плоскую, однообразную местность. Вдоль железнодорожного полотна появляются маленькие загородные районы, над крышами высятся толстые печные трубы, а вдали, по правую руку, виднеется купол Исаакиевского собора: мы въезжаем в Петербург.

* * *

Петербург. Город семинаристов и бюрократов, «чиновничий город», как он назван в знаменитом романе Достоевского «Раскольников» [87].

Да, это город бюрократов и департаментских учреждений. Город императорского двора и военных. Город, где роскошь и излишества сосуществуют с нищетой и убожеством. Хаотическая помесь русского и иностранного. Чужеродные паразиты, особенно немецкие, часто заполоняли пространство города. Только пробившись сквозь окрестности города и попав в «правильные» круги, здесь можно встретить истинного русского с его радушной сердечностью – иначе может показаться, что следов «национальной культуры» в этом городе не найти.

Из-за всего этого мне кажется, что лик Петербурга расплывчат. Можно было бы написать о нем массу всего, потому что город бесконечно многолик, но едва ли удастся получить целостный, концентрированный портрет. Всякий наблюдатель увидит жизнь города по-новому, каждый неосознанно привнесет свое в описание Петербурга. Я слышал самые противоречивые впечатления о нем от собственных соотечественников. Кто-то восхищается, кто-то считает, что восторгаться нечем. Кроме того, Петербург необыкновенно перевоплощается в разные времена года.

Все еще холодно, на деревьях не распустились листья. Но снег сошел, Нева освободилась ото льда, и воздух пронизан весенним светом.

В этот период, когда белые ночи мягкой пеленой укрывают то, что не вписывается в городскую картину, всякому иностранцу не остается ничего иного, как любоваться набережной Невы, с чередой дворцов и особняков. Оживленная уличная суета увлечет любого: заставит остановиться и наблюдать за шумным, роскошным маршем блестящих гвардейцев, любоваться прекрасными конными экипажами богачей, восхищаться элегантностью и помпезностью, которыми сопровождается выезд двора. Всем принесет удовольствие поездка в крошечных вагончиках с резиновыми колесами, почти бесшумно скользящими по деревянной брусчатке широких проспектов. Улицы чистые, воздух свежий, еще без летней духоты.

А если, как мы, углубиться в роскошные залы Эрмитажа, с его собранием предметов искусства, посетить великолепно обустроенный новый Зоологический музей и другие культурные учреждения, то можно иметь счастье лицезреть уникальную выставку предметов быта, привезенных со всех концов огромной империи, – и тогда первое впечатление от царской столицы непременно создастся самое приятное и запоминающееся.

Но европеец на этом первом этапе знакомства с городом не остановится. Есть другие грани городской жизни, которые тут же переворачивают представление о нем. Гостиницы очень среднего качества и переполнены. Заметная нехватка жилья приводит к тому, что люди с приличным, даже высоким достатком вынуждены довольствоваться тесными и неуютными, с нашей точки зрения, квартирами. И эта бедность, убожество и неопрятность жилищ порой проникает даже в обеспеченные дома.

* * *

Поддаешься инстинктивному желанию не заходить внутрь помещений, а просто гулять по великолепному, полному жизни Невскому проспекту, пестрый, сменяющийся калейдоскоп которого удивительно упорядочен. Взгляд притягивают яркие магазины, не менее красочны обильные прилавки с фруктами и зеленью, которые в это время года появляются в витринах гастрономов.

Снаружи много света и воздуха.

В помещении по-другому. Пожалуй, и в Петербурге можно найти дом и дружеский круг, где царят сердечность, уют и неподдельное участие. Но времена таковы, что чувство тревоги проникает в беседы даже у самого теплого очага. Слухи мельтешат по всем углам, завладевают умами, рождают страх.

Это слухи самого разного толка, но особенно много политических. Можно окрестить Петербург городом чиновников и бюрократов. Но если попытаться подобрать городу наиболее подходящее имя, то это – «город слухов». Город политических сплетен.

Причиной тому стало притеснение органов печати. Вся страна кишит слухами, часто самыми дикими и невероятными. Правительство не могло остаться в стороне ажиотажа, вызванного тревогой за будущее державы, и поэтому, стремясь направить умы в нужное русло, оно в последнее время начало издавать коммюнике. Но правительственные сообщения идут долго, да и народ не хочет им верить. Люди скорее будут доверять всяческим подпольным сплетням, преимущество которых состоит хотя бы в сенсационности.

Поэтому именно слухами и домыслами полнится Петербург.

* * *

Есть веская причина тому, что именно сейчас воздух Петербурга рассекает пестрый рой слухов. Страну повсеместно охватило беспокойство. Страной завладело недовольство, которое временами вспыхивает особенно ярко. Оно бродит и бурлит в недрах – хотя на поверхности все спокойно и, возможно, такое внешнее спокойствие продержится годами.

Тем интереснее наблюдать Россию в этот исторический момент. Тем интереснее прислушиваться к людской молве и разговорам в разных частях Петербурга. Пытаясь прочувствовать ситуацию во всей ее многогранности, можно со временем прийти к целостному ее пониманию. Кроме того – и это еще более ценно – в беседах можно услышать рассуждения образованных жителей России об их родине, внутриполитической ситуации, жизни первых лиц страны; по разговорам можно понять и изучить желания и политические требования образованных кругов.

Об этом я напишу в последующих заметках.

II. 29.05.1902. Мосальск, Калужская губерния, 19 мая. Город слухов

В Петербурге я пробыл недолго. Но если бы я изложил здесь все политические слухи, которые мне довелось узнать за мое короткое пребывание, то и у издателей, и у читателей «Афтенпостен» кончилось бы терпение.

Только что убили Сипягина [88]. О произошедшем шептались по всем углам. Когда случались подобные «большие» события – покушение на Победоносцева [89], убийство Боголепова [90]и т. д. – правительство немедленно сообщало факты: имя убийцы и детали происшествия, но на этот раз, по-видимому, из-за всеобщего смятения, власти забыли о том невероятном интересе, с которым русские сейчас относятся к политическим происшествиям. Об убийстве Сипягина даже не сообщили в прессу.

И эта – вероятно, совершенно случайная, – недомолвка только подтолкнула к самым невероятным домыслам. Кто был этот нераскрытый убийца? Узнали, что это один из многочисленных пострадавших от рук убитого, исключенный из университета студент по фамилии Балмашев. Он изменил внешность и, проявив отчаянную смелость и изобретательность, сумел перехитрить тупой штаб служащих и ассистентов Министерства. Но и такое объяснение показалась народу недостаточно сенсационным. В новых версиях событий народ зашел дальше: Балмашеву приписывали то адъютантский чин, то графский титул. Поскольку в Петербурге, как и в ряде других городов, было объявлено военное положение, убийца предстал перед военным трибуналом. Но и этими сведениями народ не удовольствовался. Кто-то сообщил, что молодой студент совершил преступление за несколько дней до совершеннолетия. Этот факт не позволил бы судить его по всей строгости, как правительству того хотелось. Поэтому его судили военным трибуналом. Опираясь на определенные наблюдения, некоторые пришли к выводу, что юношу подвергли суровым пыткам, хотя более подробных фактов добиться не удалось. Не стоит и говорить, что люди с нетерпением ждали продолжения этой истории. Оно не заставило себя ждать: прошел слух о том, что все министры, не разделяющие либеральных взглядов, получили письма с угрозами. Скорее всего, информация имеет под собой правдивое основание.