Борис Пудалов - Русские земли Среднего Поволжья (вторая треть XIII — первая треть XIV в.)

Зависимость миграционных потоков и демографических процессов, происходивших на землях Владимиро-Суздальской Руси, от монголо-татарских набегов обусловила изучение маршрутов, которыми обычно двигались ордынцы на Русь. Реконструкция этих маршрутов дана в книге В.Л. Егорова «Историческая география Золотой Орды» [38]. Ссылаясь на более поздние документы, в том числе о сооружении засечных черт на южных рубежах Русского государства (1681 г.), ученый выявляет два маршрута — «сакмы»: «Оба маршрута, начинаясь на левобережье Волги, приводили на территорию Рязанского княжества: различие их состояло в трассе движения по самой Золотой Орде. Первый шел вдоль Дона, постепенно выводя в его верховья, и открывая путь через Рязань и Коломну в центральные районы Руси. (…) Второй маршрут резко сворачивал от Волги (после переправы в районе Жигулей) прямо на запад, проходя несколько южнее современной Пензы и приводя в междуречье Прони и Мокши, откуда, минуя Рязань, можно было попасть в район Мурома, Владимира, Ростова и Ярославля. Эти два пути были традиционными и использовались наиболее часто…» [39]. По этой реконструкции получается, что Городецко-Нижегородский край оказывался несколько в стороне от основного пути следования татар во время набегов XIII–XIV вв. Правда, В.Л. Егоров признает, что «золотоордынцы приходили на Русь иногда и другими дорогами. Однако последнее носило в определенной степени случайный характер и, как правило, было связано с конкретными небольшими набегами, нацеленными на определенный объект (в качестве примера можно привести Нижний Новгород)» [40]. Автор отверг версию А.Н. Насонова о появлении «Дюденевой рати» (поход Тудана, брата хана Токты, в 1293 г.) водным путем: «…Подобное вряд ли возможно, так как перевозка на судах значительного по численности конного войска не только затруднительна, но и невыгодна с практической стороны (движение против течения, проблема кормления лошадей и, наконец, сооружение большого числа кораблей)» [41]. Добавим к этому, что, судя по составу летописной статьи под 6801 г. (наиболее подробной в Троицкой и Симеоновской летописях), «Дюденева рать» происходила не зимой, а в пределах весны-осени 1293 г. (месяцы не указаны) [42]. Следовательно, татарские конные отряды в данном случае не могли двигаться по льду рек, и возражения В.Л. Егорова А.Н. Насонову следует признать обоснованными. Но все это отнюдь не исключает возможность использования отдельными ордынскими отрядами замерзшего русла рек (в первую очередь, Волги и ее притоков) для зимних набегов на русские земли, тем более, что намеки на это есть в известиях XV в. (битва Даниила Борисовича с московской ратью у Лыскова и нашествие Улуг-Мухаммеда). Поэтому русское Среднее Поволжье, находясь вблизи от ордынских рубежей, не могло чувствовать себя в безопасности как в летнее, так и в зимнее время года.

Письменные источники, по которым следует вести изучение политической истории Городецко-Нижегородского края во второй трети XIII — первой трети XIV вв., достаточно традиционны, и круг их сравнительно невелик. Это почти исключительно древнерусские летописи [43]. Сохранились они в списках XIV–XVIII вв. и отстоят, таким образом, от описываемых событий на сто и более лет. Но дело, разумеется, не только в этом. Достаточно беглого знакомства с текстом Лаврентьевской или Софийской I летописей, чтобы понять, что русское летописание в XIII в. переживает серьезный кризис. В первые десятилетия после нашествия Батыя летописные статьи становятся краткими, отрывочными, содержат обычно два-три местных известия, не поднимаясь до общерусских тем и крупных жанров (повестей, поучений, житийных рассказов). Как пишет А.А. Горский, «можно констатировать, что в период после нашествия Батыя резко снижается интерес летописцев к «чужим землям», что отражает ослабление «межземельных» связей в этот период» [44]. Разорения и разрушения городов — центров средневековой книжности — неизбежно приводили к более или менее длительным перерывам в летописании; упадок культурных связей между землями Древней Руси затруднял обмен известиями о происходивших событиях и сводами прежних лет. В пламени пожарищ сгорали книги, а их создатели гибли под саблями и стрелами ордынских «ратей», не успевая записать для потомков то, чему «быхом самовидцами»…

Сохранившиеся летописные памятники XIV–XVII вв., содержащие известия о событиях на Северо-Востоке Руси во второй трети XIII — первой трети XIV вв., позволяют предполагать летописание в нескольких городских центрах великого княжества Владимирского, распавшегося в послемонгольский период на несколько слабо связанных между собою княжений. Анализ последней части Лаврентьевской летописи обнаруживает значительный материал ростовского происхождения, который, по мнению М.Д. Приселкова, был соединен с владимирским летописанием в 1239 г. («великокняжеский свод Ярослава Всеволодовича»); А.Н. Насонов датировал их соединение временем около 1281 г. [45]Произошло это, скорее всего, благодаря тому, что город меньше пострадал во время нашествия Батыя, хотя и не избежал монгольского захвата в 1238 г. [46]; к тому же после этих событий ростовская епископская кафедра оказалась единственной уцелевшей на всем Северо-Востоке Руси. Относящиеся к Ростовскому княжеству записи с точными датами, сохранившиеся в Лаврентьевской летописи, свидетельствуют, что летописание в Ростове велось непрерывно в середине — второй половине XIII в. (видимо, при Успенском кафедральном соборе). Наряду с этим, длительное отсутствие погодных записей с точными датами о событиях во Владимире заставляет предполагать ослабление здесь летописной традиции. Поэтому владимирский великокняжеский свод со второй трети XIII в. велся с использованием ростовского материала; но Владимир-на-Клязьме, официальная столица великого княжества, все же оставался центром летописания, хотя и менее значительным [47].

Развивая взгляды М.Д. Приселкова и А.Н. Насонова, Д.С. Лихачев доказал, что центрами летописания в Северо-Восточной Руси, наряду с Ростовом и Владимиром, становятся в XIII в. Переяславль и Тверь. Ростовский летописный свод Д.С. Лихачев датировал началом 1270-ых гг. и связывал его составление с княгиней Марьей, вдовой ростовского князя Василька Константиновича, замученного монголами в 1238 г.; местом ведения летописи ученый обоснованно считал епископскую кафедру. Свод, объединивший эту летопись княгини Марьи с известиями за последующее десятилетие, Д.С. Лихачев определил как переяславский («свод Переяславля-Залесского») и датировал его составление 1281 г. По наблюдениям ученого, с 1285 г. началась летописная работа в Твери, завершившаяся составлением свода 1305 г., с которого был сделан список в 1377 г. («Лаврентьевская летопись») [48]. При этом ученый отмечал: «Замечательно, что и этот тверской свод 1305 г. соединяет летописный материал различных русских областей: Новгорода, Рязани, Ярославля. Летописный свод также стремится быть сводом общерусским, и эти попытки тверского летописания должны быть поставлены в связь с тем, что тверской князь носит в это время титул великого князя владимирского» [49].