Борис Пудалов - Русские земли Среднего Поволжья (вторая треть XIII — первая треть XIV в.)

Еще одним центром летописания в Северо-Восточной Руси был Суздаль: известия, восходящие к суздальскому источнику, Я.С. Лурье выявил в первой части Рогожского летописца (до статьи под 6796 г.) и в Московско-Академической летописи (под 6760 г.). Следы ростовского или суздальско-ростовского свода ученый усматривал также в известиях летописей Московско-Академической за 6747–6927 гг., Софийской I за 6785/86–6872 гг. и Новгородской IV с 6749 г. [50]Есть основания предполагать запись известий в Ярославле, Угличе и Галиче [51]. Особый интерес вызывает начальный период московского летописания, которое, по мнению Л. Л. Муравьевой, начиналось «в форме семейного Летописца со времени княжения Юрия Даниловича — не позднее 1303–1304 гг. Первоначальные московские записи, по всей вероятности, не дошли до нас в полном объеме, и те, которые известны, не сохранились в оригинальном виде… Предполагается, что сначала их было немного, велись они несистематически. Известия этих записей и заметок не выходили еще за пределы чисто местных интересов, связанных главным образом с событиями из жизни княжеской семьи» [52]. Не исключено, что подобный же характер (семейный краткий летописец местных князей на основе поминальных записей синодика главного городского храма) могло носить летописание других княжеских центров Северо-Восточной Руси XIII в. — Юрьева, Костромы, Стародуба, а с конца XIII в. — и Городца-на-Волге, но следы летописной работы здесь не обнаружены. Наконец, в XIII в. летописание непрерывно велось в Новгороде Великом, не пострадавшем во время нашествия Батыя. Летописные известия, традиционно краткие и преимущественно местные, ежегодно составлялись здесь при дворе новгородского архиепископа.

Характер летописной работы на Руси во второй трети XIII — первой трети XIV вв. следует учитывать при выборе источников для изучения истории Нижегородско-Городецкого края в этот период. Основная трудность заключается в том, что летописные памятники данного региона за этот период неизвестны (и неизвестно, существовали ли они вообще), а сообщения о событиях в крае, читающиеся в сохранившихся памятниках, кратки, отрывочны и не всегда вразумительны. К тому же о происхождении этих известий — а значит, и о степени осведомленности их авторов, и о достоверности их информации — можно лишь догадываться. В общем, головоломка со многими неизвестными…

Основным источником, повествующим о событиях в Северо-Востоной Руси после 1237 г., остается Лаврентьевская летопись, оканчивающаяся статьей под 6813 г., о грозе в Костроме. Завершение рукописи, написанной монахом Лаврентием в 1377 г., событиями 23 июня 1304 г., а также состав и содержание заключительных статей позволили большинству ученых определить список Лаврентия как копию владимирского великокняжеского свода 1305 г. — свода Михаила Ярославича, князя тверского (1285–1318 гг.) и одновременно великого князя владимирского (1305–1317 гг.) [53]. Сообщения Лаврентьевской летописи за 1237–1305 гг. опираются на записи преимущественно ростовского и владимирского происхождения; в отдельных случаях можно предполагать следы летописания Суздаля, Переяславля-Залесского и, в меньшей степени, иных княжеских центров Северо-Восточной Руси. Другим очень важным историческим источником по рассматриваемой теме остается Симеоновская летопись, известия которой за интересующий нас период восходят к тверской переработке 1412 г. общерусского свода кон. XIV или нач. XV в. сложного состава. При этом, как показал Я.С. Лурье, ряд летописных фрагментов Симеоновской летописи, в том числе о событиях XIII в. (за 6743–6745 (1235–1237) и 6747–6757 (1239–1249) гг.) заимствованы из Московских великокняжеских сводов 1479 г. и кон. XV в. Именно это обстоятельство затрудняет привлечение к анализу событий за указанные периоды Троицкой летописи: неизвестно, какой текст был помещен в утраченном ныне памятнике под 6743–6745 и 6747–6757 гг., а реконструкция текста по Симеоновской, подвергшейся воздействию московских сводов, не вполне надежна [54]. В остальном же тексты Троицкой и Симеоновской летописей за период второй трети XIII — первой трети XIV вв. практически совпадают и служат важнейшим дополнением к сообщениям Лаврентьевской. Для сравнительно-текстологического анализа привлекались Владимирский летописец и Большаковский сборник, сохранившие в своем составе отдельные известия, восходящие к сводам типа Лаврентьевской и Троицкой-Симеоновской [55].

Наряду с древнерусскими сводами, отражающими летописание великого княжества Владимирского и составленными не позднее нач. XV в., к исследованию привлечены и памятники кон. XV–XVI вв., среди которых наиболее интересны Московские великокняжеские летописные своды — 1472 г. (отразившийся в летописях Вологодско-Пермской и Никаноровской), 1479 г. и кон. XV в. Эти памятники официального московского летописания опирались на своды, составленные при митрополичьей кафедре в первой половине XV в. на основе владимирских великокняжеских летописей. Кроме того, московские редакторы включали в состав своих сводов летописные фрагменты новгородского, суздальского и иного происхождения. Все это обусловило целесообразность привлечения к нашему исследованию Московских великокняжеских летописных сводов 1472 г., 1479 г. и кон. XV в., а также восходящих к ним Воскресенской и Холмогорской летописей. Учитывались также сообщения Ермолинской летописи — общерусского свода кон. XV в., известного в единственном списке (РГБ. Ф. 178, № 8665, кон. XV в.). По мнению ученых, изучавших Ермолинскую летопись, в основу ее был положен летописный свод, составленный в Кирилло-Белозерском монастыре в начале 1470-ых гг. и независимый от великокняжеской власти. Свод этот, не сохранившийся в оригинале, отразился также в сокращенных летописных сводах и кратких кирилло-белозерских летописцах, но уникальную особенность Ермолинской составляют известия 1462–1472 гг. о строительной деятельности русского архитектора и подрядчика В.Д. Ермолина (отсюда — условное название памятника, данное ему А.А. Шахматовым). Интересующая нас первая часть Ермолинской летописи (до 6925 (1417) г.) обнаруживает сходство с Московским великокняжеским сводом 1479 г. и «Летописцем от семидесят и дву язык». Как полагал Я.С. Лурье, источником этой части была «особая обработка свода 1448 г.», предпринятая в великокняжеской канцелярии перед составлением Московского свода 1479 г.; нельзя, впрочем, исключать и иных объяснений [56]. Непрерывная традиция ростовского летописания XIII–XIV вв. отразилась в летописи Типографской, известия которой в части до 6931 (1423) г. представляют собой сокращенное изложение Московского великокняжеского летописного свода 1479 г., но содержат небольшие дополнения ростовского происхождения.

Для сопоставления привлекались сокращенные летописные своды 1493 г. и 1495 г. (источники их известий за XIII–XIV вв. требуют уточнений), Прилуцкий и Уваровский виды «Летописца от семидесят и дву язык» (так называемые «своды 1497 и 1518 гг.»), памятники XVI в. сложного состава — Никоновская летопись и Тверской сборник. Сравнительно-текстологический анализ известий о событиях в Северо-Восточной Руси и русском Среднем Поволжье, содержащихся в памятниках XV–XVI вв., дает возможность на локальном материале проследить взаимоотношения сводов и установить источники данных известий.