Юрий Кривошеев - Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

В отличие от ряда исследователей, усматривающих появление самодержавия в татарский период и как следствие ордынского влияния, необходимо сказать, что реальные признаки самодержавной власти появляются как раз после свержения ига. Однако самодержавие опирается в своем возвышении на традиции земского управления и собственно на различные слои самого земства, участвуя таким образом в формировании сословий крестьян, горожан, служилых людей (дворян). В конце XV — начале XVI в. самодержавие не может существовать без земства, как в начале XVII в. земство не могло существовать без монархии.

Начатые в конце XV в. реформы были продолжены в первой половине XVI в. Еще раз нужно подчеркнуть, в частности, что они «создавались не на пустом месте. Их предшественниками были статьи Белозерской уставной грамоты и Судебника 1497 г. о судебном представительстве местного населения, опиравшиеся, в свою очередь, на старую традицию неписаного русского права». [1455]Необходимость их была настолько очевидной, что реформирование не «замораживалось» ни при Василии III, ни в правление Глинской, ни во времена боярского правления. Логическое завершение реформ приходится на середину XVI в. Земская, губная и поместная реформы подвели итог строительству здания великорусской государственности. Реформы сложили прочный фундамент остальной постройки, возвышавшейся над ним, но не могущей существовать отдельно от него самодержавной власти великого князя, позже царя, и Земского Собора. Единое Русское государство образуется как земско-самодержавное государство. Не идеализируя отношений великого князя, аристократии, бюрократического аппарата, земских институтов, мы должны признать в целом определенное равновесие, а в отдельных случаях и приоритет земских традиционных порядков.

Таким образом, на рубеж XV–XVI столетий приходится рождение — впервые в истории русской цивилизации — единого Русского государства. Государства, воплотившего в себе основы самодержавия и общинности, государства земско-самодержавного по форме и по существу.

События, предшествовавшие Куликовской битве, в литературе принято рассматривать, как правило, с масштабным обобщением происходившего на Руси, в Орде и Литве в 60–70-х годах XIV в. Но при этом иногда растворяются детали, которые являются отнюдь не лишними при составлении общей картины кануна Куликова поля.

Один из таких сюжетов связан с московскими внутриполитическими делами, которые имели и внешнеполитический выход. Речь в данном случае идет об отношениях князей-Калитовичей с московскими тысяцкими.

В литературе они преимущественно трактуются как борьба за власть между московскими боярскими группировками, а также между князьями и боярами-тысяцкими. В конечном итоге, упраздняя институт тысяцких, верх одерживают князья. Здесь ряд ученых видит одновременно и победу княжеской власти как монархического института над тысяцкими как представителями сохранявшейся вечевой стихии. [1456]

Но в этом внутримосковском княжеско-тысяцком противостоянии замечается и несколько иной уклон, выводящий нас на ордынскую тематику. В целом, и о таком повороте дела писалось, но в контексте более широком, без особой акцентации. [1457]Вместе с тем, выделение этого вопроса в самостоятельную плоскость позволяет уточнить некоторые обстоятельства, предшествовавшие Куликовскому сражению. Однако для этого необходимо вернуться на два десятилетия назад.

Под 1356 годом ряд летописей помещает следующее известие. «Тое же зимы на Москве вложишеть дьяволъ межи бояръ зависть и непокорьство, дьяволимъ наоучениемь и завистью оубьенъ бысть Алексии Петрович[ь] тысятьскии месяца февраля въ 3 день, на память святаго отца Семеона Богоприемьца и Анны пророчици, въ то время егда заоутренюю благовестять, оубиение же его дивно некако и незнаемо, аки ни отъ ко [го] же, никимь же, токмо обретеся лежа на площади». Сообщаются и некоторые обстоятельства убийства московского тысяцкого Алексея Петровича Хвоста: «Неции же рекоша, яко втаю светъ сотвориша и ковъ коваша нань и тако всехъ общею доумою, да яко же Андреи Боголюбыи отъ Кучьковичь, тако и сии отъ своеа дроужины пострада». Наконец, следует и недвусмысленный намек на заговорщиков и исполнителей преступления: «Тое же зимы по последьнемоу поути болшии бояре Московьскые того ради оубииства отъехаша на Рязань съ женами и зъ детьми». [1458]Статья 1358 г. Никоновской летописи уже называет их имена, связывая с деятельностью московского князя: «Князь велики Иванъ Ивановичь, внукъ Даниловъ, прииде изо Орды, и перезва къ себе паки дву бояриновъ своихъ, иже отъехали были отъ него на Рязань, Михайло и зять его Василей Васильевичь». [1459]Л.В. Черепнин замечает, что последний, «как можно думать, — Вельяминов, бывший тысяцкий Семена Ивановича». [1460]

Сравнивая приведенную летописную информацию с текстом договорной грамоты Семена с братьями (датируемую 1350–1351 гг.), Л.В. Черепнин предлагает понимать «характер боярских интриг как соперничество сторонников ордынской ориентации, — с одной стороны, сближения с Литвой — с другой за руководство военными силами Московского княжества». [1461]Не случайным было и бегство Василия Вельяминова именно в Рязань, ибо «Рязанская земля была тесно втянута в орбиту влияния, с одной стороны литовского, с другой — ордынского». [1462]

Таким образом, пребывание и деятельность на посту московского тысяцкого прямым образом можно связывать с внешнеполитической ориентацией правящего московского князя. Известно, что Семен Иванович проводил политику в интересах Орды, [1463]а «близкий ко двору князя Ивана Ивановича» боярин Алексей Петрович Хвост был «противником военно-политического руководства со стороны князя Семена Ивановича» и, не будучи еще тысяцким, но «пользуясь покровительством князя Ивана Ивановича, вел интриги против его старшего брата». [1464]При Семене Ивановиче тысяцким был известный по договорной грамоте Василий. «Надо думать, — полагает Л.В. Черепнин, — что это Василий Васильевич Вельяминов». [1465]

Однако, «после смерти в 1353 г. Семена Алексею Петровичу удалось восстановить свое положение. [1466]В 1357 г., как видно из летописного известия о его насильственной смерти, он был тысяцким. Можно предполагать, что в своей борьбе за власть Алексей Петрович находил опору в среде горожан, чему не могла не содействовать его оппозиция политическим мероприятиям покойного князя Семена Ивановича, в интересах Орды усиливавшего налоговый гнет». [1467]

Таким образом, Алексей Петрович Хвост был противником проордынской политики московских князей, Василий Васильевич Вельяминов, напротив, ее сторонником. Л.В. Черепнин попытался и более широко подойти к вопросу: «составить представление о расстановке сил среди московского боярства». Для этого он разделил его на две группы (своеобразные «партии»). «Группа Алексея Хвоста проводила курс на укрепление Московского княжества, усиление его военных сил и постепенное освобождение его политики от опеки Орды. Группа Василия Васильевича Вельяминова, бывшего тысяцким при князе Семене, надо думать, отстаивала линию подчинения Орде и была против активизации внешней политики Московского княжества». [1468]